- Тщеславен… Не знаю, Вить. Но мне тогда правда было хорошо. И за это не надо было платить. Он ждал почти год. Потом, конечно, настало время, когда надо было решать… Или платить за всё хорошее, или выметаться нахрен. Но я тогда уже подумал, что это ведь не такая уж большая цена. Был у меня секс и похуже, - Макс хохотнул, - и ничего, живой. Ну и я дал ему то, что он хотел.
Он замолчал и долго смотрел на море. И я тоже молчал и всё думал… Не было ли так же и у нас? Я пришел, и я был настойчив. И Макс, который всегда хотел, чтобы рядом был кто-то, кто позволит ему без страха показывать всем себя самого, подумал, что это не такой уж плохой вариант. Это была такая горькая мысль… Я будто протрезвел в один миг - и не от вина, а от самого Макса. Ему было хорошо со мной? Наверное, да. А было ли что-то ещё? Как я мог бы это узнать? Да никак.
Я затолкал эту несвоевременную мысль поглубже и снова вслушался в его голос, но теперь он больше не занимал всю мою вселенную, хотя и ласкал слух всё так же.
- Это такое странное чувство, Вить… Когда тебе с человеком… Хорошо. Когда ты знаешь, как много он за тебя отдаёт… А в тебе ничего. Пустота. Благодарность… может быть. Или скорее понимание, что обязан отплатить. И постепенно эта благодарность начинает казаться чем-то большим. Привыкаешь к нему, к себе и к тем странным чувствам, которые зависли между вами…
Макс опустил глаза.
- Я не знаю… Уйти от него… Ведь это, наверное, предательство. Три года. И всем, что у меня есть, я обязан ему. Я платил, но мне всё казалось, что этого мало… Что я по-прежнему должен ему.
- А мне?
Макс вскинулся и в упор посмотрел на меня.
- Мне ты тоже должен?
- Вить… Не знаю. Нет. Дело не в этом.
- Если бы я не осаждал тебя полгода, ты подошёл бы ко мне сам?
Макс закусил губу.
- Вить, я… Я не знаю, подошёл бы или нет, но я хотел бы, чтобы ты подошёл ко мне. Я от тебя ничего не жду. Да, я сказал, что мне нужны деньги, но я заработаю их сам. Я просто хочу, чтобы ты у меня был. Всё. Других слов у меня нет.
Я его отпустил. Холодало, но почему-то в тот момент у меня не было желания его согревать, и мы оба просто встали рядом, каждый сжимал собственные предплечья, пытаясь согреться от промозглого ветра, но никто не тянулся к другому.
- Макс, как бы хорошо я тебя ни знал, я не смогу разобраться в тебе, пока ты не разберёшься в себе сам.
Макс снова отвернулся и уставился в темноту.
- Ты знаешь, чего я хочу. Я хочу быть с тобой. Любить тебя. Хочу твоего доверия. И не только того, на чём ты помешан. Скажу честно, у меня никогда не было недостатка в сексе. Я найду, где склеить мальчика, если ты мне не дашь. Но я хочу тебя. Целиком. Всё. У меня тоже нет других слов. А чего хочешь ты – решать тебе, только, пожалуйста, не играй со мной больше.
Макс вскинулся.
- Я не играл…
- Врёшь, Макс. Тебе нравилось меня бесить, - я усмехнулся и шагнул к нему, - и ты знаешь, что нам с Русланом нравится, когда ты нас бесишь. Никто не верит, что ты невинный ягнёнок. Но продолжай им притворяться. Мы всё равно любим тебя – таким, какой ты есть. Теперь твой ход. Решай, кого любишь ты.
- Я решил.
- Тогда доведи дело до конца. Кому-то из нас будет больно. В любом случае.
Макс долго молчал.
- Я же сказал тебе, мне нужно подготовить путь к отступлению. Это уже не имеет отношения к любви.
- Макс, тебе не надо ничего готовить. Если ты уйдёшь от него прямо сейчас – тебе есть куда пойти. И мы вместе решим, что делать дальше.
Макс снова ответил не сразу.
- После защиты, - сказал он наконец, - два месяца, Вить. А потом я решу, так или иначе.
- Два месяца, - я кивнул и ушёл в номер, а Макс долго ещё стоял там, в темноте, будто боялся войти ко мне в освещенную комнату. А когда он всё же появился, я так соскучился, что почти набросился на него и прижал к себе. И Макс жадно отвечал на мои объятия, скользил руками по моей спине, по сантиметру задирая футболку, пока не добрался наконец до голого тела. Мы рухнули на кровать, продолжая ощупывать друг друга, будто пытаясь запомнить пальцами каждую выпуклость мышц. Я помню, как целовал его ключицы, такие соблазнительные в вырезах его рубашек, как гладил его, забираясь туда, куда не было хода никому другому. Как он дрожал подо мной, как сходило напряжение с его лица, уступая место блаженству.
Я любил его до сумасшествия, и никакая реальность не могла меня отрезвить.
Мы провели в Палермо три недели, но эти три недели казались мне целой жизнью. А Москва, с её серыми гробницами домов, стала горьким пробуждением после долгого сладкого сна. Когда мы вышли из самолёта, над посадочным полем накрапывал мелкий дождик. Максим был мокрым и холодным, как лягушка, и мы оба знали, что здесь уже нельзя так беззаботно обнять друг друга и не видеть никого вокруг.