Теперь было ясно, никакие мои достижения никого интересовать не будут. Кроме того, свой шанс поступить вместе с Максом я, видимо, упустил. Я правда всё равно старался переписывать у него конспекты, но особо в успех не верил, а это очень важно - верить в собственный успех. Я знаю это лучше, чем кто бы то ни было.
Я попросил отца принести мне справочник и подобрал себе педагогический ВУЗ поближе к дому. По крайней мере, мои шансы поступить туда были реальны. Однако, получение фиктивной бумажки никак не отвечало на вопрос, что мне делать дальше – а ведь до конца школы оставалась всего пара месяцев. Колено снимало вопрос об армии, но я прекрасно понимал, что и дальше сидеть на шее у отца было бы некрасиво.
Максимкины журналы наводили меня на мысль о какой-то работе с машинами – просто потому, что никакой другой работы я особо не знал. Правда, учитывая, что и под капот я не заглядывал никогда в жизни, здесь мои шансы тоже выглядели мифическими.
Пару раз я пытался заговорить обо всём этом с Максом. Он неизменно начинал утешать меня и доказывать, что я ещё поступлю вместе с ним. В какой-то момент мне это надоело, и я решил больше его в свои проблемы не вмешивать. Так что говорить мы опять стали мало – хотя теперь мне как никогда нравилось просто лежать рядом с ним, листать его журнальчики и обсуждать то, что ему нравилось. Наконец-то я мог поддержать разговор на тему гонок.
Рисовать меня Максимка перестал. Я заметил это не сразу, а когда всё-таки заметил и спросил, он ответил:
- А зачем? Я никогда не буду художником.
- Но у тебя отлично получалось. Да и мне всегда казалось, что тебе это нравится.
Он снова легко пожал плечами.
- Мало ли, что мне нравится. Не всё бывает так, как мы хотим.
Он осёкся, видимо поняв, как невовремя это сказал, но мне было уже пофиг. Я смирился.
Когда в начале апреля я впервые вышел из дома, то почувствовал себя заключённым, вышедшим на волю. Солнце ярко светило мне в глаза. Лёгкий весенний ветерок шелестел лысыми веточками деревьев. Снег ещё лежал, но было уже тепло, и Максимка стоял совсем рядом в своём бежевом осеннем пальто.
Я улыбался. Улыбался этому ветру и этому солнцу, и Макс улыбался мне в ответ.
- Пойдём гулять, - предложил я.
И мы пошли гулять тем же путём, которым уже ходили осенью. По улицам и переулкам, к реке и вдоль набережной. Прошли мимо кинотеатра, но сворачивать не стали. Посидели на скамейке в парке. И Макс улыбался.
Всё было таким же - и неуловимо иным. Солнце, деревья, воздух – всё стало ярче. И даже Максим неуловимо изменился, потому что теперь он был моим.
Я уже совсем не стесняясь целовал его прямо на улице, не обращал никакого внимания на ошалелые взгляды прохожих. Всё, чего я боялся, стало таким жалким и незначительным в сравнении с тем, что мы с ним были вместе.
Там, на скамейке, я окончательно потерял стыд и, притянув его к себе, усадил на колени. Расстегнул пальто и, обняв за талию, принялся целовать. Максимка покраснел как рак, а я только улыбался.
- Ты разве не этого хотел? – спросил я, наблюдая, как он то и дело косится вдоль аллеи, явно опасаясь появления прохожих.
- Скажем, не до такой степени, - он в который уже раз попытался вырваться, а я опять поймал его губы и долго целовал. Только когда из-за поворота в самом деле показались люди, я отпустил его и позволил усесться рядом.
Потом мы снова гуляли – пока не заныло проклятое колено. К счастью, произошло это совсем недалеко от дома, и мы кое-как доползли до его квартиры, где он снова поил меня чаем – каким-то незнакомым и ароматным. А может, я просто никогда не чувствовал его вкуса по-настоящему?
Я пил маленькими глотками непривычно осторожно и всё время любовался Максимом, которого, казалось бы, и так видел каждый день.
А потом раздался звонок в дверь, и если я просто удивился, то Максим едва не выронил чашку. Он замер как заяц, увидевший волка, и явно не знал, открывать ли ему или сделать вид, что никто никуда не звонит.
Звонок повторился, и я кивнул ему на дверь.
Макс скрылся за углом коридора и зазвенел ключами.
- Ну что, давно не виделись? – услышал я из-за двери голос Артёма.
========== Глава 17 ==========
Не помню я, чтобы Тёма при мне вёл себя так нагло. Даже голоса у него такого не помню. При нас он обычно спокойный был и молчаливый, будто знал что-то. Но лишний раз говорить не хотел. И именно за это мы его всегда уважали.