– Я за месяц знал, – говорил он Эктору, – за месяц видел, как ты тут идешь, вот в этой самой рубахе.
Он и вправду знал будущее, и те, кто что-нибудь искал, ставили ему бутылку и давали денег, а он их брал, чтобы все видели, что у него есть честные доходы. Например, он разыскал место, где покойный Матиас Селайя хранил свои бумаги, не думая о том, что каждого поджидает смерть. И вещи он находил всегда. Так, он открыл, что одного, из столовавшихся в гостинице несправедливо обвинили в краже серебряных, ложечек – вдова Ловатон по рассеянности сама сунула всю дюжину в мешок с мукой, С течением времени он стал увиливать от заказов и старался предсказывать похуже – слишком уж часто обращались к нему власти за розыском беглых узников. Однако провалился вчистую он лишь однажды, когда кузнец из Янакочи, звероподобный гигант, с которым не хотела спать жена, испугавшись размеров его молота, силой всучил ему целую арробу водки, чтобы узнать, кто же к ней ходит. Кузнец караулил с утра под его дверью! «Кого видел?» – «Рыб каких-то, – растерянно говорил Скотокрад. – Воду и воду. Ветер мешает, ничего не разберу». «Где же твоя сила, чтоб тебя?» – ревел кузнец. Народ смеялся. «Скотокрад воду мутит, хочет даром напиться». Но Скотокрад знал, что с женой кузнеца спит он сам. Знал он и кто обесчестил губернаторскую дочку. Он увидел во сне, что с ней лежит учитель из дальней деревни, но тот так жалобно на него поглядел, что Скотокрад его не выдал, и, как это ни позорно, вернул все деньги, десять солей. Они с Чаконом обнялись и пошли выпить.
– На такое дело не жалко дюжины пива, – сказал Конокрад.
– Зачем скупишься, друг? – упрекнул его Скотокрад.
Они пошли к дону Кармело в обшарпанный кабачок, где томились на полках две дюжины пива, восемь жестянок молока, коробок пять сардин и мешочек соли.
– Вам чего? – спросил дон Кармело, огорчаясь, что придется вечер трудиться. Он твердо следовал наставлению святого Боромунда: «Если выпивка мешает работать – не работай».
– Снимите-ка дюжину бутылок, – приказал: Агапито Роблес.
– Все снимай, – уточнил Чакон.
Пили они до ночи.
– Как там у тебя дома? – спросил Скотокрад, когда стемнело.
– А я дома не был, – сказал Чакон и снова повернулся к Роблесу: – Значит, ты теперь выборный.
– Если ты не против.
– Ну, ты-то не разъешься.
Все засмеялись. Прежние выборные, родичи и кумовья судьи, покрывали его делишки, и каждую неделю пеоны из Уараутамбо приносили им масло и сыр.
– Если ты не против… – повторил Роблес.
Чакон смерил его зорким глазом, который различал жабу среди камней.
– Мне одно нужно. Для того и пришел.
– И мне это нужно.
– Не подведешь?
– Есть люди трухлявые, а есть и железные, дон Эктор. – И взгляд Агапито сверкнул страхом и гневом.
Через тридцать дней Эктору Чакону приснилось, что он едет верхом по заснеженной тропе, почему-то заросшей цветами. Где-то звенит песня, слов не разобрать, но на одинокий, непокорный голос собираются люди, и вот уже десять, сто, двести, пятьсот, тысяча, четыре тысячи движутся по дороге, вторя неведомой песне. Месяц за месяцем ехали они, не зная ни усталости, ни жажды, и наконец вышли на дорогу, спустились, пересекли мост и запрудили главную площадь. Увидев такую толпу, жандармы разбежались, а люди хлынули всем скопом на голубые двери дома Монтенегро. Челядь тоже разбежалась в страхе, судья заметался по комнатам, а люди погнались за ним по лабиринту зал, заснеженных или поросших лесом, поймали, распевая песню, и вытащили на площадь. Было три часа ночи, но солнце сверкало, как бриллиант.
Альгвасилы, трубя в трубы, созвали всех людей и зверей округи судить судью Монтенегро. Главный альгвасил, весь в белом, спрашивал: «Есть хоть один, кого он не оскорбил?» Никто не отозвался. «Простите, больше не буду!» – рыдал судья. Он был в черном. Альгвасил обратился к собакам: «Есть хоть одна, кого он не ударил?» Собачьи хвосты не шевельнулись. Альгвасил не унялся: «А кошка есть, какую он не поджег?» Проворные птицы, веселые бабочки, юркие ящерки и сонные сурки свидетельствовали против Монтенегро. Никто не простил его. И, водрузив на осла, его изгнали из города под музыку и взрывы шутих.
Чакон проснулся; встал, вышел во двор, нашел кувшин и отпил большой глоток. Было еще темно. Он смочил голову и сел – на скамейку ждать зари. Здесь, на этих камнях, за восемь дней до того ему во второй раз захотелось убить судью.
– Сейчас он всерьез решил убить его.
Он наклонился, сорвал травинку, стал ее кусать. Рассвело. Он вернулся в комнату, где жена чинила его вещи, и взял новую рубаху, которую купил в Уануко на деньги, полученные за последнюю дюжину сплетенных в тюрьме стульев. Через пять минут он входил во двор к Скотокраду.