А насчёт работы всякой, ещё до колхозов. Я своего поля не пахивала. Не знала, как за сохой ходят. Всё братья.
— Татьяна,— утром кричат,— выйди, посмотри! Годится ли?
А на сенокос ехать — завсегда вместях. Сперва моё сено поставят, а потом себе.
Нет, нет, таких братьев тепере нету. Бывало, всё говорю: за что мне такое счастье? Чем я вас отблагодарю?
Смеются:
— Живи только. Больше с тебя ничего не требуется.
Вот я и живу, всех пережила. Какие дубы пали, а я, как ивка при дороге, от каждого ветра гнусь да качаюсь, а всё живу.
Слуга народа
Пётр Васильевич торговал в потребиловке ещё до войны, а старушонки, завидев кого-либо с покупками, ещё и поныне говорят: «Где была? Не у Петра Васильевича?»
В тридцатых годах селяне не часто ходили в лавку (какие деньги у колхозника?), а если уж выходили, то это было для них целым событием, чем-то вроде праздника. И Пётр Васильевич хорошо понимал это.
— Заходи, заходи, Захар Павлович. Как здоровьице? Как дела?
Или:
— Ах, ах, кто пожаловал-то к нам сегодня! Анна Фёдоровна! Долгонько-долгонько не видали тебя, матушка.
Кому какой товар надо, Пётр Васильевич угадывал с полуслова, а то и просто так. А с какой ловкостью, с какой красотой колдовал он на обычных весах-тарелках! А когда дело доходило до мануфактуры, самого дефицитного товара по тем временам, он тут и вовсе преображался. Самый дешёвенький ситчик умел развернуть так, что все ахали.
Петру Васильевичу несколько раз предлагали перебраться в район — талант же у человека! Но Пётр Васильевич на это неизменно отвечал:
— Нет, нет, всю жизнь был слугой своей деревни, в этом звании и умру.
И он действительно умер на посту продавца маленькой деревенской лавчонки.
Паевые
Зоська Худяков, старый мот и пьяница, любил начальству перо вставить, а тут, когда в деревне колхоз стали переделывать на совхоз, начал ещё и права качать. Потребовал ни больше ни меньше как вернуть паевые, которые он внёс при вступлении в колхоз. Дескать, положено. По уставу сельхозартели, пункт такой-то… И Зоська даже разжился на этот случай старой, затрёпанной брошюркой с этим самым уставом и внушительно потряс ею перед носом управляющего, которого ещё вчера называли председателем колхоза.
— А ведь это верно,— сказал кто-то из случившихся в конторе мужиков.— Был такой устав.
— Давай, давай, Зосим! Тебе тут выпивки надолго хватит.
— Как не надолго! Гумно, да лошадь, да ещё чего сдавал?
Управляющий решил не давать разгореться страстям, а то, чего доброго, вслед за Зоськой найдутся и ещё охотники до получения паевых.
— Товарищи… и ты, Зосим Павлович, совхоз у нас создаётся на базе колхоза, так что вопрос о паевых отпадает.
Зоська был готов к этому и, что называется, на лету срезал управляющего:
— А я по возрасту лет в совхоз не вступаю.
На какое-то время в конторе воцарилась гробовая тишина: все выжидали, сумеет ли вывернуться управляющий.
Сумел. Недаром десять лет бессменно правил колхозом.
— А какая у тебя лошадь была, когда сдавал её в колхоз? Помнишь?
— А как же не помнить-то? — ухмыльнулся Зоська.— Свою лошадь да не помнить. Карюха. Рослая. Пятилеток.
— Иван,—сказал председатель своему шофёру, стоявшему у дверей,— принеси узду с коридора.
Иван принёс.
Управляющий взял от шофёра узду, решительно протянул всё ещё ухмылявшемуся Зоське.
— Возвращаем тебе паевые. Иди на конюшню, бери свою Карюху. Да только ту самую, которую сдавал в тридцатом году.
Самая богатая невеста
— Я самая богатая невеста была, вот ей-богушки! В дом к мужику привезли — вся деревня сбежалась. Все в рвани, в обносках — о господи, глаза бы не глядели. Сорок шестой год, сам знаешь, каково после войны. А я-то как царевна разодета. Платье шолково, рубаха белая с кружевами, рукава лентами перевязаны, янтари, цепи серебряные на груди, на ногах полусапожки на высоком каблуку, со скрипом.
Ну, ну, ахают все, для этой девки и войны не было! А родни-то со мной понаехало! Один стол приставили, другой — всё мало. У свекровы-покойницы глаза на лоб вылезли — чем и угощать? А родня — один достаёт полбуханки, другой — поллитру, третья — картофельник… Сознательные! Со своими хлебами, со своим вином приехали.
А как кончился пир-то, я и гола осталась. Да. В одной юбочке, в какой и на работу ходила, и праздники справляла. Не понимаешь? Не отгадать загадки? Да меня вскладчину в своей деревне одели. Кто чего мог, принёс. Время-то, сам знаешь, какое было. О первом годе после войны. Вот после пира-то меня и раздели, как новогоднюю ёлочку после праздников.