Характернейшей чертой русской дореволюционной историографии, утверждал С. А. Пионтковский, был национализм. «Буржуазная историография не изучала в истории России национальных вопросов. Вся история России была для нее лишь историей Великороссии». Главным же националистом в дореволюционной историографии был им объявлен В. О. Ключевский.
«Шовинизм Ключевского, его глубокий великорусский национализм, — заявил здесь С. А. Пионтковский, — являются характерной чертой, которую сохранила… буржуазная историография нашего времени. Великодержавность и национал-шовинизм свойственны всем буржуазным историкам России. В своих исторических работах эти историки по своей методологии, по своим концепциям, по своей фразеологии стоят на позициях, которые свойственны зоологическому национализму московских лабазников»{146}.
В Ленинграде с докладами, посвященными «вредительству» на историческом фронте, выступили: директор Института истории Комакадемии Г. С. Зайдель на тему «Тарле как историк» и доцент Ленинградского историко-лингвистического института М. М. Цвибак на тему «Платонов и его школа». В частности, Цвибак, коснувшись исторических взглядов С. Ф. Платонова, заключил, что они вполне укладываются в рамки националистического, охранительного направления в русской историографии{147}.
Отыскал Цвибак в работах Платонова и «антисемитский душок», проводимый им «не без необходимой осторожности». Вся русская дореволюционная официальная университетская историческая наука, пришел к неутешительному выводу докладчик, «была лейб-гвардией Романовых… Поскребите… Лаппо-Данилевского — получите Пуришкевича».
До революции, доказывал он, после смерти В. О. Ключевского, С. Ф. Платонов оказался во главе националистического крыла русских историков. «Вокруг юбилеев 1909, 1912, 1913 гг. складывается единство историков-монархистов. Во главе с Платоновым и Чечулиным издаются строго монархические, не чуждые антисемитского душка сборники («Полтавский сборник», «1812 год», «Начало династии Романовых», «Государи из Дома Романовых», «К 300-летию царствования Дома Романовых»). Тут подвизались наряду с черносотенцами, как Чечулин и Васенко, октябристы (Богословский) и даже кое-кто из кадетов (Пресняков)».
Все работы С. Ф. Платонова насквозь великодержавны, вторил М. М. Цвибаку его коллега Н. Попов. Великодержавным находил он даже определение задачи русской исторической науки как изучение «жизни своей национальности». «История нашей страны, по Платонову, — заявил он, — есть история русского народа, а многочисленнейшие народности нашего Союза упоминаются на страницах его работ только как объект кровавых подвигов сатрапов самодержавия, объект колонизации русского царизма, объект дворянской эксплуатации, насилий и зверств».
В угоду истории Великой России С. Ф. Платонов, заявлял Н. Попов, «не стесняется даже искажать, фальсифицировать подлинный исторический процесс, процесс героической борьбы этих народностей против колонизаторства Великой России… Заострить внимание работников исторического фронта против великодержавности в исторической науке тем более необходимо, что великодержавная идеология нашего времени есть по существу контрреволюционная идеология прямой защиты «единой и неделимой»{148}.
Можно, конечно, сказать, что задачей дискуссий явилось идеологическое обеспечение готовящегося процесса над арестованными. И действительно, факт этот, судя по всему, имел место. Но главное в них — это торжество победителей над старой, уходящей со сцены, пусть и с помощью ОГПУ, «буржуазной» исторической наукой. И дело не только в том, что освободившиеся в результате арестов кафедры перешли к победителям (Г. С. Зайдель, к слову, получил не только кафедру новой истории, но и стал первым деканом организованного в 1934 году исторического факультета ЛГУ, в Москве же эти должности достались коллеге Цвибака — Фридлянду). Гораздо важнее здесь другое. Арест С. Ф. Платонова и его коллег их враги однозначно восприняли как кровное дело, как одержанную ими победу «на историческом фронте».
3. «ДОЛГОЕ ВРЕМЯ УПОРНО МОЛЧАЛ И СОЗНАЛСЯ ПОСЛЕДНИМ»: ПОКАЗАНИЯ, ССЫЛКА И СМЕРТЬ УЧЕНОГО