Давайте обратим взгляд на самих себя. Разве человек не совершенство? Разве его разум не часть мирового логоса? А как порой мы пользуемся божественным даром? Хлещем по щекам слабых и униженных, бьем ногами собак, спускаем шкуры с кошек, режем животных на аренах. Разве только животных! Убиваем без разбора людей, и кто больше убьет, тот требует и удостаивается лаврового венка и триумфа.
Это все от незнания. От заблуждений, к которым склонен безграмотный в вопросах жизни человек.
Как раз последнюю истину о бессмысленности человекоубийств Ларций отказывался принять. Мир устроен на крови. Эвтерм и соглашался, и не соглашался, однако спорить не отваживался.
Скоро интерес Ларция к подобным беседам угас. Его ждала армия. Куда охотнее он теперь занимался воинскими упражнениями, в которых домашним партнером в схватках нередко выступал Эвтерм. Вот тут хозяин вовсю отыгрывался на гречишке. Не щадил, старался уколоть побольнее, а то лупил наотмашь деревянным, напоминавшим дубину мечом. Правда, только до той поры, пока Эвтерм с помощью Ларция не освоил несколько приемов, позволявших мгновенно обездвиживать размахивающих мечами.
На этой отменной закваске — философии и умении наносить удары — взрастало в ту пору поколение римлян — покорителей мира.
Совершенствовать воинскую науку хозяину и рабу пришлось в военных лагерях. Так что когда Ларций вышел на улицу, он мог быть спокойным за свой тыл.
* * *
Так до конца не справившись с уже забытым энтузиазмом, взволновавшим Ларция после разговора с Плинием Младшим, отставной префект решительно свернул в сторону амфитеатра Флавиев (Колизея). Мальчишка — факелоносец, тут же смекнувший, что придется топать краем страшной Субуры — района города, где по ночам царствовали разбойники, — нерешительно остановился, испуганно глянул на гостя, попытался было приотстать. Забеспокоились и приставленные к гостю рабы, тогда Ларций взял факелоносца за ухо и вывел вперед. Далее пошли ровно, в ногу.
На улицах было пусто, тихо. До полуночи оставался час, на улицах еще не было слышно криков и призывов о помощи. В полную силу работали все похабные заведения — от трактиров, где подавали дрянное вино и жаркое из кошек, до лупанариев, двери которых освещались красным фонарем. По пути встретили рабов — лектикариев, протащивших носилки с каким‑то важным господином. Носилки окружала многочисленная охрана. Уже на выходе из Субуры, когда в свете луны впереди обнажился гигантский бастион Колизея, они услышали тонкий девичий вопль, затем несколько грубых окликов и, наконец, увесистый шлепок. Факелоносец замер, умоляюще глянул на Ларция. Префект прибавил шаг и, обгоняя свет, бросился на крики. Эвтерм и два приданных им раба поспешили следом. Последним, обливаясь слезами и коротко всхлипывая, побежал мальчишка.
Неподалеку от пересечения улицы Патрициев с Тибуртинской дорогой, рядом с дешевым трактиром «Три пескаря» двое неизвестных дядечек выволакивали из богато украшенных носилок женщину, которая умоляла оставить ее «в покое».
Ларций приблизился, поинтересовался.
— Что здесь происходит?
Женщина зарыдала, страстно протянула в его сторону руки. Один из налетчиков, высокий, крепкий детина, хрипло посоветовал.
— Иди своей дорогой.
— Да ты грубиян, приятель! — удивился Ларций, потом приказал. — Оставьте госпожу в покое!