Словно Юрий всегда в этот час закусывал с ней солеными рыжиками. Его отказ заметно удивил всех троих.
«Тогда чего же? – спросила женщина. – Может, чаю?»
«Чаю выпью, – согласился Юрий. – А где хозяин?»
«В сарае возится», – сказала женщина. И ничего больше не добавила. Ни кто, ни что, ни зачем.
Юрий вынужден был сказать сам:
«Мы тут из города приехали…»
«Со спортивного общества?» – чуть оживилась она.
«Нет, из театра…»
«А-а-а, – разочаровалась женщина, и мальчишки заметно разочаровались. – Я думала, с общества, об соревновании. Пашка! – приказала она старшему. – Покличь отца!»
Убежали оба.
Юрий глотал жгучий чай, нутро у него теплело и размягчалось. Он уже пожалел, что так сразу отказался от картошки. Уже хотелось поговорить с этой женщиной. Как они тут живут, давно ли, ездят ли в город и кто к ним сюда ездит. Сказал первое, что подвернулось на язык:
«Грибы сами солили?»
«А то кто же? – удивилась женщина. – Грибов тот год страсть было. С осени ели в охотку, а теперь чуть подаются. Одна я и ем. Сыны нос воротят, надоело. А сам-то какой едун? У него от грибов ижжога. Если б, конечно, свежие! А соленье ему ижжогу дает…»
«Тут и ягод, наверно, полно», – перебил Юрий, чтобы как-то свернуть с пищеварительной темы.
«Ягод, конечно, хватает, – согласилась женщина. – Брусника, черника, малина. Малину он может. А бруснику уж так напарю, все одно ему пучит. Две ложки съест, цельную ночь ему пучит…»
«Люблю чернику», – быстро сказал Юрий.
«Кто же ее не любит! – вздохнула женщина. – Черникой, бабы болтают, в городе дизентерию лечат, у него с черники расстройство. С двора не вылазит с черники…»
Юрий ерзал, пряча глаза в стакан.
Она была еще молода. Широкое лицо ее раскраснелось. Полные локти надолго улеглись на столе. Тема ее волновала. Это была ее тема. В ней выражала она близость свою и любовь. И хорошее отношение к собеседнику, с которым приятно вот так сидеть, прихлебывать из веселой чашки и беседовать.
«Сколько в деревне живем, всегда у него такой организм».
Затопали по крыльцу. Щелкнула дверь.
Юрий ожидал увидеть впалого упыря. Хлипкое тело, которое только подвязки держат. Но навстречу ему, лишь самую малость прихрамывая, шагнул полновесный брюнет. Рука его была широка и мосласта.
«Заведующий клубом», – официально назвался брюнет.
«У нас администратор заболел, так и я бы хотел узнать…»
«Понятно», – безрадостно кивнул завклубом, дослушав.
«Сколько билетов продано?»
«Я девятнадцать билетов распространил среди населения, – не спеша сообщил завклубом. – Лично занимался этим вопросом».
«А всего сколько?»
«А всего, кажется, двадцать два, – чуть затруднился завклубом. – С кассы, кажется, продали три. Начальник рудника взял, – он загнул на пальцах. – С супругой. Потом еще шофер, Коренев. Холостой. Да, двадцать два…»
«Значит, пустой зал», – ватным голосом сказал Юрий.
«Может, перед началом кто купит, – без надежды сказал завклубом. – С распространением билетов пока что имеем трудности. Население неохотно идет. Вот когда в прошлом году оперетта к нам приезжала, тогда шли, – заметно оживился завклубом. – Как-то веселого хочется после работы. Я, правда, тогда в клубе еще не работал, в милиции работал по своей специальности, но помню, что шли. Даже билеты ограничивали, через организации…»
«Понятно», – сказал теперь Юрий.
«Вы б там сказали, в городе, – поддержала женщина, красиво прибирая со стола, – чтоб оперетту прислали. Тоже ж тут живут люди, и людям охота».
«Скажу», – пообещал Юрий, влезая в пальто.
«На месте все выясним», – сказал завклубом.
Он переобул валенки, белые надел, выходные. И они снова пошли через все Сямозеро. Уже свет горел в домах и на улице. Еще похолодало. Над фонарями, пронзительно вверх, стояли тугие, морозные столбы света. Казалось, что их можно резать ножом – такие тугие. На вторых этажах щелкали форточки: сетки с продуктами, которые весь день болтались за окном, исчезали в глубине комнат. Кончался рабочий день, хозяйки готовили ужин.
«Так-то я все организовал: уборку, стулья. Проследил лично. Дрова завезли, сухие…»
«Градусник есть?» – спросил Юрий.
«Что?» – не понял завклубом.
«Градусник. Ну, термометр…»
«Найдем, – заверил завклубом. – Да чего мерить? Нормальная температура. Жилая. Топим. Сильно не рекомендуют топить: возможен угар, печки старые. Но подходящая температура».
В фойе клуба сидела местная кассирша, разложив на скамье ленты билетов. Ленты были длинные и разного цвета – от яростно-синего до блекло-голубого, почти серого. Кассирша раскладывала их как карточки лото, добиваясь, по-видимому, ей одной ясного художественного эффекта.
Она обрадовалась живым людям.
«Десять билетов продала, – похвалилась кассирша. – В управлении. Да еще племяшке. Чего девке дома сидеть?»
«Значит, тридцать два?» – уточнил Юрий.
«Тридцать два всего», – подтвердила кассирша.
«Уже неплохо?» – вопросительно сказал завклубом.
Юрий вошел в зал. Зал он помнил, летом здесь были. Сцена ничего, работать можно. Звук, правда, застревает в середине зала и до последних рядов добирается с трудом. Но об этом можно не волноваться: тридцать два – не двести. Круглые печи топились вовсю, даже мимо проходить душно. Зато уже в трех шагах было свежо. Руки мерзнут. Хоть и после улицы. Окна изнутри приметно заросли наледью.
«Интересный узор», – кивнул на окна Юрий.
«Разрисовало! – охотно засмеялся завклубом, наконец разглядев в Юрии понимающего человека и уже не скрываясь. – Разве такую махину этой пузой натопишь, – он ткнул круглую печку валенком и мгновенно отдернул ногу. – Только для вас стараемся. Перевод дров!»
Юрий поднялся на сцену. Постоял. Прошелся.
Градусник долго не могли отыскать. Или не хотели. Наконец завклубом принес его и молча передал Юрию.
Градусник показал на сцене плюс шесть.
«В зале побольше, – сказал завклубом. – Еще нагреется.
«Градуса два-три набежит, – подтвердила кассирша. – Больше – навряд, через окна выносит, а два-три, бог даст, набежит».
«Остальное – надышат, – бодро сказал завклубом. – Все равно же не раздеваться, у нас и вешалки нет. А население привычное. Пересидят. Хлопать будут сильнее – нагреются».
«А мы как же?» – поинтересовался Юрий.
Завклубом на секунду смутился, но тут же нашел выход:
«Если потом горячего внутрь, ничего. Тут главное – сразу пропустить, не дать остыть организму».
«Не дадим остыть», – сказал Юрий.
«С собой есть?» – понимающе прищурился завклубом.
«Деньги за билеты нужно вернуть. Вы уж возьмите, пожалуйста, на себя», – попросил Юрий кассиршу.
«Как – вернуть? – ахнула та. – Зачем же?»
«Потому что спектакля у вас сегодня не будет…»
«Это кто же принял такое решение?» – сказал завклубом.
«Я принял», – сказал Юрий.
«Вас никто не уполномочивал, – сказал тертый завклубом. – Мы еще поглядим, что скажут другие товарищи артисты».
До гостиницы дошли молча. Перед ней по-прежнему стояла «татра», пламенея под снегом.
Черный человек теперь рылся в моторе. Будто на ощупь искал в набитом чемодане зубную щетку. Он покосился на толстый скрип валенок и спросил без раздражения:
«Коля, куда ты девал троста?» – Интонация в точности повторялась. Будто Юрий и не ходил полтора часа. Будто черный человек забыл все, кроме вечной проблемы троса.
Наташа собиралась к спектаклю. Сказала, как главное:
«Тебе там воды оставили. Давай полью…»
Разглядела брюнета за Юрием, в коридоре.
«Что? Поклонник большого искусства?»
Когда все собрались в номере, Юрий доложил:
«Тридцать два билета и на сцене – шесть».
«Я категорически! Безобразие! У меня горло!»
«Ага, – сказал Юрий, припечатывая взглядом завклубом. – Все уже сделано. Деньги кассирша вернет. Только ночевать придется. Второй конец не осилить. И Раиса Матвеевна до утра отлежится…»
Он еще говорил, но уже кожей чувствовал, как во сне. Будто ведешь решающий монолог в полном зале, и вдруг люди начинают беззвучно вставать и медленно растекаться в тысячи дверей, сквозь стены, просто истаивать в воздухе. Уже кричишь, а они все равно растворяются. Исчезают. И уже хватаешь ртом воздух. И задыхаешься в одиночестве.