– Подумать только, – он слегка нахмурился, будто не был уверен в том, что видит. Так щурилась мама, потому что была близорука и ненавидела носить очки не на работе. – Подумать только. Не рассчитывал на подобное, мои извинения. И всё-таки – Евгения, подумайте. Иногда очень многое – очень-очень многое – зависит от добровольного согласия. Я гарантирую вам, что всё будет не так, как вы сейчас ожидаете. Просто сделайте шаг, раз в жизни сделайте его. У вас способности к языкам, но вы прогуливаете. Вы могли бы шикарно выглядеть, но носите старые вещи своей матери и делаете вид, что вам в них уютно.
– Кто вас просил всё это говорить?
– Никто не просил, Евгения. Это целиком и полностью моя инициатива.
– Да что вы тычете всё время полным именем?
– Потому что считаю вас старше, чем вы сами себя считаете. О, весна и лето, ну не плачьте, дитя. Хотите вот редиску?
Женька поклясться была готова, что никакой редиски у него в руках не было, когда он заходил.
– Откуда вы её достали?
– Из небытия, – он говорил на удивление серьёзно, ни отзвука того вечного розыгрыша, в который взрослые играют с детьми, пока те не вырастут. – Из небытия, Женя. Слышите? Не звучит в моих устах. Неужели не хочется – новое место, новая история, никто не знает, кто вы? Я бы в ваши годы…
– Да все вы в мои годы. Они узнают, что я не такая, как только в первый раз не услышу вопрос.
– А вы не думали… – Дмитрий словно не мог решить, озвучивать или нет, и подбросил редиску на ладони. – А вы не думали, что в этом новом месте ваши проблемы могут и исчезнуть?
На кухне Женьку с Дмитрием ждала мама – бледная, молчаливая и резкая. Такая могла выхватить у Женьки вилку и зашвырнуть в раковину, если вдруг думала, что Женька медленно ест или чересчур медленно встаёт из-за стола. И даже не сказала: «Что за вид!», хотя у Женьки точно были красные глаза. Смотрела то на Женьку, то на Дмитрия и чуть не уронила чашку с чаем, который сто лет не пила. Когда она подвинула на середину стола сахарницу и насыпала в чай три, хоть без горки, ложки, Женька не выдержала.
– Мам?
– Чего мам?
– Ты сахар в чай кладёшь. Это же белая смерть и ад фигуре. Мам, что случилось?
Мама не сразу ответила. Размешала сахар. Сделала глоток, скривилась, покачала головой, зачем-то ещё поболтала в чашке ложкой и наконец сказала:
– Согласие я подписала, Жень. Чтоб ты туда поехала. Невозможно столько тянуть, сил уже нет.
Дмитрий вздёрнул брови – чуть не впервые не по Женькиному поводу. Женьке казалось, что вся кухня, стол с чайником и вазочками и с букетом ирисов, который Дмитрий Николаевич принёс маме, и дурацкие ломтики моркови в качестве десерта, и солонка с перечницей, и скатерть, и пол под ногами – всё это медленно ползёт куда-то вниз. Потому что не может всё быть неподвижным, когда вот прямо только что так изменилось. Мама и раньше могла за неё решать – иди на дискотеку, запишись в кружок и пригласи кого-то к нам домой, что значит некого, элементарные социальные связи – но вот так соглашаться?
– Мам, ты что … Мама?
Мама мелко тряслась, и ложечка в тонкостенной чашке звенела и звенела. Если бы Женька этого раньше не видела, ни за что бы не поняла, что вот так мама плакала – почти без слёз. Взъерошенная, тоненькая, и только складки у рта мешали ей точно выглядеть младше Женьки.
– Мам, ну ты что? Как будто я не вернусь оттуда, или что? Ведь можно же звонить, мам, мам, ну мам?
– Евгения, – почему-то Дмитрий был зол, и зол не на неё или не только на неё, – прошу вас, выйдите сейчас отсюда. С Дарьей Васильевной я поговорю.
Женьку так поразило это мамино имя-отчество на их же родной кухне, что она правда вышла. В спину ей донеслось:
– Я провожу вас, хм, до места назначения через два-три дня. У нас заранее готовы вас принять, а ваша школа вас отпустит, гарантирую.
На следующий день Женька пошла в школу, потому что не знала, что ещё делать. И потому что мама унеслась работать, только-только заглянув в комнату и скороговоркой выдав: «Ой ну всё пока», будто не плакала вчера на кухне и ничего не подписывала. Будто вокруг Женьки опять воздвигалась стена – не в каком-то там лагере или классе, а в родном доме. Будто о самом важном нельзя прямо. Почему ты меня отсылаешь? Я плохая? Ты хочешь лучшей жизни для меня, как будто бы у нас с тобой не лучшая? Я умру в этом интернате, я умру там. Я сделаю так, что меня оттуда выгонят, и пускай Дмитрий Николаевич со своими вызовами катится из моей истории куда подальше. Она складывала в сумку учебники и тетрадки и представляла, как будет собираться в интернат. Наверное, надо отобрать у мамы чемодан, пусть живёт без него. И без Женьки тоже.