Может, пишет всегда кто-то другой? И та, которая писала за неё, осталась где-то – то ли во времени до Дмитрия, то ли ещё дальше.
Дмитрий пришёл, когда Женька совсем забыла, зачем один человек может говорить с другим. В каюте пахло сыростью и пылью, и поверх этого Асиными духами, которые она дала Женьке с собой. Дмитрий вошёл, вздохнул, покосился на кучку шелухи от семечек и на мятую упаковку мармелада и на койку, где Женька лежала прямо в кроссовках.
– Ну и? – сказал он снова с таким раздражением, что Женька поняла, что он боится. – И кто из нас сейчас это начнёт?
– Чего начнёт?
– Не говорите мне, что вы забыли объяснения.
В руках у него почему-то была бутылка вина, как Женька потом поняла – безалкогольного. От этой мелочной верности себе она даже фыркнула, и Дмитрий спросил холодней холодного:
– Вас штопором случайно не снабдили?
Женька молча спустила ноги на пол. Всё она помнила, и Ася ей ешё раз объяснила – нужно всего-то разболтать ему все свои тайны, выговорить всё сокровенное и стыдное, а он в обмен тебе своё – и тогда, может быть, всё будет хорошо. Ещё нужно уезжать из старых мест, и по дороге воспоминания станут блекнуть, так, что к концу помнить тебя будет второй – если, конечно, ты ему себя расскажешь. А ты зато будешь помнить всего его.
Штопор у Женьки нашёлся в вещах «на память» от всё той же Аси. Дмитрий ловко открыл, кинул пробку на столик к шелухе и от души отхлебнул. Заметно было, что ему давно хотелось. Он протянул бутылку Женьке тоже, и она почему-то приняла, хотя ничего пить не собиралась. Сделала глоток – рот наполнился мерзким, кислым; и почему все взрослые такое любят?
Дмитрий молча уселся рядом с ней. Женька смотрела на него вполоборота и всё пыталась найти что-нибудь особенное. Хоть интонацию, хоть взмах руки, хоть что-нибудь, за что она могла бы зацепиться и представить, что это перед ней кто-то другой, кому можно рассказывать и про сирень, и про поле, где на костре жарили хлеб, и как завидовала, что у Аси есть два парня, пока та наконец не отмахнулась:
– Да я их выдумала, ты чего! Я их придумала!
Этот тоже присматривался к ней – может, впервые видел именно её, со всеми синяками на коленках, нечесаными волосами, беспорядком, который она принесла даже в каюту, где сама-то толком не помещалась… Он закашлялся, и вино потекло по подбородку, и Женька тут же вспомнила про кровь из носа и спросила:
– Вы мармелад хотите?
Мармелад был позорно розовый и липкий, но Дмитрий почему-то не отказывался, ел, запивал своим поддельным вином, даже не морщась. А может, если перечесть повесть сейчас, в ней был бы смысл? Может, во всём бы появился смысл? Она не знала, что безалкогольное вино может так делать.
– Постарайтесь, – попросил Дмитрий и пихнул опустевшую бутылку на пол, – я понимаю, что я многого хочу, но постарайтесь… потом не сильно исказить меня при пересказе.
Бутылка покатилась в сторону двери, и Женька пнула её обратно под стол.
– И вы меня.
Его рассказ она запомнила навсегда, лучше, чем что-либо ещё, и передала потом слово в слово, образ в образ.
Больше всего Дмитрия в юности почему-то раздражало, что младший ещё не был на похоронах. Почему-то он, Дмитрий, помнил как миленький даже узор на крышке маминого гроба, а Тойво ни с чем таким вроде бы не сталкивался. Его привела новая отцовская жена. Её звали Марина, руки её не ведали работы, ум – тревоги, и была она смертной.
Начало той осени выдалось дождливым, и двор заполонили червяки. Приличный эльф смотрит на поздний виноград, яблоки и опавшую листву – Дмитрий смотрел на червяков. И с удовольствием бы их топтал любимыми чёрными сапогами, если бы не было так противно. Не жалел бы.
Младший, такое ощущение, жалел вообще всех. Носил какие-то новомодные туфли смертных на белой, неестественно-пружинящей подошве, не давал слугам помочь завязать шнурки и всё причитал:
– Осторожно, осторожно!
Буквально – начитаешься трактатов, намашешься кинжалом, проверишь отца – как идут дела, и не уснул ли по рассеянности прямо за столом, потом идёшь по внутреннему двору, например, в ту же библиотеку, потому что так быстрее, откинешь с дороги улитку, и сразу младший тут как тут:
– Не раздави…