– Как это у вас называется, сепарация?
Я думала: господи. Да на твоём бы, Тойво, месте я бы отсюда никогда не вылезала. Замок стоял в лесу, и в лесу этой не было ни единой каменной дороги, не то что асфальтовых. В условно мои комнаты повесили гамак, и я качалась в нём и думала: вот. Ничто меня тут не достанет, никакая алгебра, никакая истерика с рябиной, ни-че-го. Отец вздыхал, когда я возвращалась домой и набирала код домофона, будто играла джаз:
– Ты уж не приходи так поздно-то.
Я говорила:
– Да ну ладно тебе.
шаг третий
Отец никак мне не рассказывал про горы, поэтому я приставала к Д. Он говорил:
– Это дурацкая история.
На самом деле, её обрывки я знала давно. Мама любила раньше мне поведать, как в двадцать лет ходила в горы с однокурсниками, и как однажды мама и её подруга случайно вымыли головы в священном источнике. У мамы до сих пор были роскошные волосы: пышные, светлые, как пена, но тяжёлые, и я всё время представляла. как по древним камням струится пена, и как мама с подругой, как две нимфы, убегают от местных жителей, не смыв шампунь, и как является отец и героически спасает и маму, и подругу – но женится в конце концов на маме. В версии Д. в истории появлялись:
– какой-то краеведческий музей, где мама с отцом первое время втайне ночевали и сломали старинную кровать;
– отцовские ухаживания, включавшие корону из золотых листьев, которую мама отвергла, потому что никаких украшений не любила, а любила мимозу;
– ревность отца к командиру маминой группы, который как раз выстругал для мамы деревянную ложку; ложку эту она хранила до сих пор, и отца до конца это расстраивало;
– и самое главное: мой отец был из тех. Про них шепчут страшилки, про них классные руководительницы вещают на классных часах перед каникулами, выгнав мальчишек: никаких! ни-ни! не зовите! не отзывайтесь! всех кавалеров спрашивайте про историю двадцатого века, не ответит – значит, из тех, гоните его! Если увидите – за кем-то девушки табуном ходят, так это тоже из тех самых! Избегайте их!
Это была ещё одна наша правда – в газетах о ней не писали, но все знали. Мы не одни тут живём. Всякое бывает. Ходили даже слухи о вампирах, но вот кого я за всю жизнь не встретила, так это их. За отцом никто не ходил табуном, разве что я в детстве. Отец штопал мои штаны и мамины сорочки, напевал дурацкие песенки, в карманах вечно носил шоколадные конфеты или халву. Халву я не любила. Отец мог заново склеить почти что угодно из каких угодно мелких осколков. Один ноготь, на указательном, у него был размолот в кашу и странно скошен, и когда я потом спросила Д., он высказался в плане – не только у вас, глупая, была война. Однажды утром, ещё в детстве, я обнаружила, что наш кухонный стол завален сухими листьями. Это было в те сладостные дни эпохи перемен, когда мама надеялась выиграть в лотерею, а отец иногда звонил в газету и говорил, что в их ведомстве военным задерживают зарплату. Газета обещала платить за сенсации, так что цели отец не достигал – зарплату в те дни задерживали всем.