Михал схватил лежавший на столе хлеб и запустил им в нее. Девочка сидела на кровати. Она закричала, заплакала. Он крикнул:
— Из-за тебя ребенку покоя нет. Дрожит... Растет, как у беспутных каких.
— Не трогай ребенка! Заступник тоже нашелся!
Зося подошла к девочке и прижала ее к себе. Он рванул ее за руку:
— Отойди! Моя дочь, мою фамилию носит!
— Вон! — приказала она.
Лицо у нее стало сухим. Кусая губы, он отошел к столу. Ссутулившись, Михал помусолил бумажку и насыпал в нее из кисета табаку. Положил незакуренную цигарку в карман, потом снова взял ее, закурил, подошел к окну и стал смотреть в поле. Немного погодя он достал из-за печи брусок и начал точить топор. Проведя бруском раз двадцать, он положил его на место, сунул топор за пояс, нагнулся и поднял упавший на пол хлеб. Отломил кусок и сунул его за пазуху, другой кусок начал есть. Взял с полки сало, раза два откусил, потом, бросив и хлеб и сало на стол и широко расставив ноги, закричал:
— Чего ты на меня смотришь? Следишь?
Пошел к дверям. Она загородила ему дорогу:
— Ты так не уйдешь! Ты мне все расскажешь! Молчишь? Меня за человека не считаешь? А сам ты — человек? Ты зверем становишься! Душа у тебя как у гада. Я думала, ты поумнеешь, думала, что ты, когда надо будет, сможешь и через высокий, трудный порог переступить. А ты остался таким же, как был в детстве. Я за тебя пошла, я в тебе трудолюбие уважала, а ты вон в какую сторону направляешь это самое свое трудолюбие!..
Он оттолкнул ее и вышел. Минут через десять он с плугом выехал в поле и пахал весь день. Вечером вернулся, молча поел хлеба и бросился на постель.
— Зося, — сказал он, ища примирения, — мне холодно, прикрой меня чем-нибудь... Ты эти деньги, триста рублей, отнеси в сельсовет. Скажи, что у дороги в лесу нашли. Скажи, что недавно, вчера, что ли, нашли. А то будут спрашивать, почему раньше не отдали. Скажи, что ты нашла, а то меня уже два раза допрашивали... А про тебя ничего не подумают... Ты там на особом счету, ты в сельсовете вроде делегатки числишься.
— Нет, ты деньги отдай сам. И все отдай. Не верю я тебе, что только триста рублей. Подумай сам, как я могу тебе верить? Правды ты мне не говоришь. Если бы я их не нашла у тебя, ты бы так и скрывал от меня. Подумай! Ведь это же не Скуратовича какого-нибудь деньги, ведь они из государственного банка украдены! Сделай так, как я говорю тебе. Я не пойду. Чего же ты молчишь?
— Вон!
Михал вскочил, взял кожух под мышку и бросился в чулан. Она слышала из сеней, как он, прежде чем заснуть, долго стонал и ругался.
Так пошли дни за днями. Зося ему не верила. Она была убеждена: он что-то знает о деле и молчит. А может быть, и сам замешан? Из головы не шли воспоминания о стародавних сделках со Скуратовичем, когда Михалу было еще четырнадцать лет. С каждым днем Зося и Михал все больше ненавидели друг друга. Ссоры между ними происходили почти ежедневно. Им было уже невмоготу оставаться вместе. Работу, которую надо было делать вдвоем, они старались закончить как можно скорее, сбыть с рук. Так они молотили в два цепа, так ссыпали картошку в погреб. Когда молотили, то первую настилку снопов выбили небрежно, кое-как. Потом заметили, что в колосьях осталось много зерна.
Мысленно проклиная все на свете, они перемолотили хлеб. Наконец начали работать в одиночку. Так было легче. Она добивалась от него правдивого признания. Но Михал либо отмалчивался, либо кричал и ругался. Но вот настал момент, когда был положен конец этому мучению.
Стоял морозный день. Снеговые тучи висели над лесом. В сумерки Зося присела на пороге и смотрела на промерзшую землю. На душе у нее было мрачно, от жерновов болели руки и плечи. «Никогда больше молоть не буду! Зачем мне так надрываться?»
Михал шел с гумна.
— Что, устала? Это тебя ничему не учит?
— Учит. Больше так мучиться не буду. Кругом мельницы стоят.
— Ага! А там тебе даром сделают? Ты хочешь все свое добро растранжирить и жить по-барски, легкой работы хочется, на всем готовом?.. Если бы я и утаил те триста рублей, они бы нам во вред пошли, что ли? Деньги-то ведь банковские, туда еще больше привезут и внесут. Банк пустовать не будет. А тут жить легче было бы! У тебя одна рука не знает, что другая делает.
— Вот ты по какому пути идешь! Таким вот образом ты думаешь спасаться?
— Опять ты за свое? Никогда этого не будет! Деньги можно отдать, но хозяйства я разрушать не буду! Кому я его отдам? Колхозу? Чтоб там все погибло, пропало?
— Люди вот уже скоро год как живут и не пропадают.
— Все равно пропадут!
— Я в этой норе жить не буду! Не хочу я в этом аду жернова крутить!