Петрович посмотрел на него снизу вверх из-под рыжеватых разросшихся бровей и покачал головой.
- Ну давай и меня тоже, под разборку. Меня первого давай, если не веришь.
Может, он думал, что Арнольд откажется и, засмущавшись, начнет извиняться, но тот взглянул на него холодно.
- Да, Петрович, так мы и сделаем. С сегодняшнего дня начинается полная проверка, проверка всех, досконально, до самой последней поварихи и самого жалкого муляжа. Все, до единого, кто умеет разговаривать по-русски, попадут под этот жернов. Все!! Начнем с охраны. С охраны в лице тебя...
Главный охранник ничего не ответил на это оскорбление, только шумно и яростно засопел. Потом не выдержал.
- Ты понимаешь, что если бы я был с ними заодно, то я позволил бы им уйти? Ты хоть представляешь, какие бабки можно за твое изобретение срубить? Чудовищные, громадные, гигантские, великие бабки!! Да если бы я захотел, я бы давно уже упер формулу твоего материла, и сидел бы сейчас себе на Большом Барьерном Рифе. Причем риф был бы уже мой. И деньги бы ко мне продолжали бы капать.
Он отвернулся, набычившись и сжав кулаки. Саня заметил, как из- под коротких волос под потемневший воротник сбегают быстрые капельки. Арнольд пожал плечами, потер руки и как-то судорожно развел их.
- Петрович, извини, ты мне как брат родной, но не могу я позволить, чтобы такое чудовище, которое здесь мы сделали, ушло на волю. Я вообще закрою этот проект - имеются в виду охранники. Уж больно страшно. Наша страна еще не подготовлена для такого открытия. Будем сидеть, пока есть деньги, а там поглядим. Ну как ты меня не понимаешь, ты-то... сколько мы с тобой вместе? Ты меня знаешь, как облупленного. Не могу я этого позволить, не могу...
Петрович, всегда спокойный и даже высокомерный, вдруг стал наливаться бурячным, с оттенком в синеву, цветом - Лина даже приподнялась со своего бревна, готовая прийти на помощь - но начальник охраны справился с собой и натянуто улыбнулся.
- Ну что ж поделаешь, надо так надо. Я ж понимаю...как мы будем других проверять, если в себе не уверены?
Только - он придавил Санька тяжелым взглядом - только чтобы не было исключений, а то ведь как-то нехорошо получается... очень нехорошо. Меня, начальника охраны, который здесь с самого начала работ, который весь народ подбирал самостоятельно - ну, кроме вот этого вот подарка - меня ты будешь проверять, а его нет...
- Не только его - Абрамыч, если и чувствовал себя неловко, сумел эту неловкость преодолеть и теперь держался естественно и раскованно - только очень хорошо его знающие люди могли понять, насколько неспокойно у него на душе. - Еще я Лину проверять не буду. По одной простой причине, Петрович, и ты прекрасно знаешь, по какой. Если бы не твое излишнее рвение, у нас бы сейчас было бы два врача, и тогда бы мы проверили их обоих, по очереди. А так, уж извини...
- Да я что !!! - Санек выступил вперед и похолодел от собственной прыти - Да я могу так же, как и все. Мне скрывать нечего. Мне даже как то это... нехорошо, что ли. Всех будут проверять, а меня нет. Я вам что, рыжий, что ли? Так что давайте с меня и начнем.
Как оказалось потом, это был самый лучший выход - оба, и хозяин, и начальник охраны, уставились на него, как будто копаясь в самых потаенных и невидимых уголках души, высвечивая самые тайные помыслы сквозными лучами своего недоверия и вдруг переглянулись.
- Да хрен с ним. - проворчал Петрович. - Что нам с него взять. В самом деле.. толком разузнать он ничего не успел, да и не мог успеть. Чистый щенок, я это чувствую...
Чистый щенок не стал благодарить начальство за такую неожиданную милость - он уже понял, что здесь, как ни в одном другом месте, можно рассчитывать только на расположение капризной дамочки Фортуны. Сейчас, по одной ей известной причине она повернула к нему капризное личико, и шансом надо было пользоваться без лишних мудрствований.
Однако он не очень представлял, что им предстоит сделать. Проработка, которой его так долго пугала Лина, была в его представлении чем -то проде собрания комсомольских активистов. Садятся все в кружок и начинают переливать из пустого в порожнее, не видя не смысла, ни цели, сдерживая зевоту и радуясь только бегущим минутам.
Представлял он себе все именно так и совершенно искренне недоумевал - для чего Лине нужен помощник? Делать оловянные глаза, надувать щеки и изредка вставлять что-нибудь вроде "Ну да!"?
Оказалось все проще и неприятнее - начальник охраны, который напустил на себя вид оскорбленного целомудрия, залез в кабину и за всю дорогу не проронил ни слова, только возмущенно сопел.
Санек, который уже почти привычно привставал в седле, видел за стеклом кабины насупленный профиль начальника охраны и удивлялся его мрачности. Ну будут его проверять, что ж тут такого? Ситуация такая, что надо, ничего не поделаешь. И обижаться не на кого.
Однако все произошло совсем не так, как ему представлялось. Не было никакого собрания с осоловелыми от духоты тягучих часов людей, не было пылких речей, ставящих провинившегося человека на место - короче, ничего похожего на родные комсомольские собрания ранней юности.
Петрович смотрел на Саню, как на врага народа, но ни слова не произнес - молча зашел в медпункт вслед за Линой, молча лег на стандартную, покрытую клеенкой кушетку, молча закатал рукав на здоровенной, как окорок, руке. Лина сноровисто перетянула кровоток жгутом и проткнула набухшую вену.
Подошел главный, сел, согнувшись в три погибели, на пластиковый белый стул, задымил, не обращая внимания на табличку с грозно перечеркнутой сигаретой - и, щурясь от обильного дыма, уставился на своего начальника охраны.
Теперь Санек понял, что имелось в виду под проработкой. Что вколола Петровичу Лина, он не знал, но это лекарство вызвало буквально словесный поток. Начальник охраны говорил, яростно вращая красными от сосудистых сеток белками, брызгал слюной, кричал и бился затылком об подголовник.
Саня даже удивился, отчего он не встает - при такой экспрессии лежать было просто преступно.
Арнольд кивал головой, выслушивая весь это бред - по другому бессмысленный поток образов и фраз Саня назвать не мог. Однако главный, судя по всему, остался доволен. Он, как-то криво улыбаясь, подошел к Петровичу, похлопал его по бурно вздымающейся мокрой груди - тот выворачивал глаза, косясь на него - и обратился к Лине.
-Дайте ему антидот и витамины. Придет в себя - скажите, что я его жду у себя. Вы готовьтесь к главному...
Петрович, человек старой закалки, пришел в себя довольно скоро. Он нетвердо стоял на ногах, казался измочаленным и осунувшимся .
Через несколько часов, когда Петрович пришел в себя, началась основная проверка. Арнольд, собрав молчаливых людей в столовой, той самой, где проходил банкет по поводу прибытия нового человека, в коротких и довольно жестких выражениях объяснил, что произошло чрезвычайное происшествие, что двое пытались сбежать.
- Самое печальное - говорил Арнольд, ссутулившись перед микрофоном- что они не только пытались сбежать, но и хотели нанести вред всем нам. Они пытались украсть идею, с тем, чтобы продать ее там - раздражительный жест рукой - и внести в общество, которое, как я уже говорил, не готово к такому открытию, панику. К счастью, нам удалось предотвратить побег...вы знаете, что после таких случаев приходиться, мы вынуждены применять меры, которые... да что говорить, мне это самому не очень нравиться, но ничего не поделаешь. В общем... объявляется карантин. Сейчас просьба разойтись по жилым помещениям и ждать. Те, кто будет оказывать сопротивление, приравниваются к дезертирам. А что у нас делают с дезертирами, вы прекрасно знаете.
Он помолчал и добавил зачем-то.
- Ничего хорошего.
Саня, который сидел рядом с ним, был поражен - перед ними колыхалась какая-то безликая серая масса, которая могла поглотить изможденного сухопарого человека, раздавить его и выплюнуть. Но, видимо, что-то произошло в головах собравшихся людей. Только прокатившаяся волна приглушенного ропота показала, что слова хозяина они поняли и оценили. Арнольд, при всем своем внешнем спокойствии, сжал кулак опущенной руки так, что побелели костяшки - видимо, не всегда его рабочие, да и белые воротнички, были такие спокойные. Саня не знал, какими методами были задавлены бунты, если они были, но повторения не хотел, судя по молчаливой покорности, никто.