Саня в своем блаженстве это весьма смутно представлял, поэтому издал невразумительное мычание.
- Разбегутся все к свиньям... да мало того, что разбегутся, так еще и образцы растащат. Ну, конечно, самых неудачливых постреляют, предварительно выбив вместе с косточками всю информацию...возможную и невозможную... а потом сюда нагрянут.
- Ну и нагрянут... нам то что...
- Да то, что никому синтетический мускул не нужен. Слишком широкие возможности и перспективы он открывает, ты что, сам этого не понимаешь или придуриваешься?
Она приподнялась на локте, затянулась, осветив красным короткий нос и индейские скулы.
- А с гением нашим не шути. Те, кто шутят, правда, пропадают. Все работают, получают деньги, хорошо питаются, отдыхают. Никто никого не насилует...
- Ну да, не насилует. - привычно возразил Саня. - Я могу отсюда уехать? Нет, не могу. Так что же это, как не насилие? Надо мной, как над моей личностью?
- Ты сбежать хочешь - грустно утвердила Лина. - не получиться. К тому же ты уже прикидываешь, что будешь делать с той штучкой, которую я тебе дала. Так? Прибыли уже подсчитываешь?
Рука Санька под ее головой окаменела - девочка из ста выбивала сто. Она помолчала, нервно и часто затягиваясь, потом уютно улеглась щекой на его грудь и шепотом попросила.
- Конечно, подсчитываешь... и меня рядом с собой видишь, так ли? А ты меня спросил, хочу я отсюда уезжать или нет? Манит меня другая жизнь или противна? Для чего я тебе вообще эту флешку отдала?
- Кого?
- Ну вот, ты даже не знаешь, что это такое. А собрался мир переворачивать. Послушай меня - ты не один такой тут был. Дальше трех километров от забора еще никто не уходил. Поверь уж местной старожилке. Это первое. Второе - без меня ты никуда не денешься. Третье - может быть, я и захочу отсюда уехать. Но при одном условии - представлять новый материал и его возможности будет тот, кто его создал. По-моему, это справедливо.
- Он очень мутный, этот ваш Арнольд. Америку не любит.
Лина негромко засмеялась.
- Не любит - не то слово. Для него штаты - олицетворение этакой... тупой, утробной жадности. Сытой ограниченной самовлюбленности. Неспособности к масштабному самостоятельному мышлению. И он под свои слова такую базу подводит... заслушаешься. Честно говоря, я ее тоже не люблю. Надоела. Везде свой тощий нос сует. Всем свои правила навязывает. Ладно, не будем про нее. Она в собственном жиру скоро захлебнется...
- А почему нос- тощий, а в жиру захлебнется? - неуверенно, боясь оплошать, спросил Саня.. Лина объяснила со странным смирением.
- Дядюшка Сэм - тощий такой, в цилиндре и с козлиной бородкой. Карикатурный образ Америки. Да ладно, бог с ней. Пока Арнольд жив, здесь ничего даже похожего ты не увидишь. Так что можешь, мой молодой друг, наслаждаться жизнью. От тебя ничего не требуется - только руками- ногами двигать. И все. Ты долго еще меня мурыжить будешь? Пытать?
- Пытать? - возмутился Саня. - Хочешь сказать, что я тебя пытаю?
- Я хочу сказать, что была бы не против некоторых пыток... кроме...
Лина умолкла и совсем смирно добавила.
- Кроме словесных...
*
Утро было скверным. Не то чтобы тяжелым, как, допустим, нормальное похмельное, не то чтобы тоскливым, как во время ноябрьских дождей - просто скверным. Саня давно уже отвык от любых ограничений своей собственной свободы и считал это самым большим достижением за свою жизнь. Он всерьез гордился тем, что может делать то, что захочет в любое время дня и ночи и никто ему не указ. Если он хочет жить своим огородом и своеобразной охотой на ночных дорогах - значит, так ему нравиться, а все, кто считает его тунеядцем и бездельником пускай идут... лесом. Частенько ночная охота заканчивалась (если, конечно, была удачной) возле покосившегося забора какой-нибудь самогонщицы - и тогда возвращение к жизни откладывалось на неопределенный срок.
Этим утром Санек чувствовал себя так, словно всю ночь хлестал отдающее масляной сивухой дешевое пойло. Разве что не было головной боли. Но все тело представляло собой один большой сгусток лени, и слабые потуги поднять его со стороны сознания были обречены на неудачу. В конце концов Санек решил, что не будет подниматься и идти завтракать, тем самым докажет всем, и подруге и хозяину, что он как был свободным человеком, так им и остается, несмотря на... после некоторого умственного напряжение он вспомнил и с удовольствием сформулировал - несмотря на окружающую его золотую клетку. Улыбнувшись собственному красноречию, он свернулся клубок, натянул на голову одеяло, положил ладони под голову и только-только блаженно засопел, подумав, что золотая клетка - все-таки не так уж и плохо, как одеяло с него сорвали рывком.
Саня ненавидел, когда так делали - и еще больше ненавидел, когда ногой били снизу по провисшей кроватной сетке. Ничего особенного ни в том, ни в другом способе побудки не было, им пользовались все старослужащие в советской армии - в самом деле, не поднимать же самцов с реверансами и поклонами - но оба они вызывали у Санька безумную ярость. Скоро даже деды поняли, что этого деревенского проще разбудить, тряхнув за плечо. И сейчас Санек словно вернулся в морозный декабрь первого года службы и среагировал соответственно - вскочил, ударил и приготовился, согнувшись, к избиению. Потому что обычно потом деды его били за всю мазуту...
Через несколько секунд тишины Саня понял, что очередной раз сглупил - это все таки не армия и незачем бить невежливого человека. А когда со смущенной ухмылкой поднял глаза, собираясь оправдаться выработанным давным-давно рефлексом, понял, что сглупил дважды - на него пялил стеклянные синие глаза мускуловик. Видимо, это был один из первых экземпляров, или просто использовался для внутренних нужд, поскольку хоть бесполое тело и было совершенно, голос звучал абсолютно мертво и механически. Санек, бормоча под нос все известные и даже недавно изобретенные ругательства, облачился в куртку и комбинезон густого синего цвета и щелкнул каблуками.
- Ну что, трипи-напи, веди, ваше резиновое высокоблагородие... и с кого вас только лепят!
Эта мысль свербила мозг, когда Саня шагал и прикидывал, что вот нет у него таких роскошных, перекатывающихся под кожей мускулов, да и рожей не очень-то хорош, но вот, гляди ж ты, девки и такого любят. Грудь, правда, у его нынешней любовницы подкачала - небольшие холмики точно помещались в ладони - но это несовершенство он был готов терпеть. Даже не заикаться про него...
Они вышли из корпуса, в котором кроме столовой располагались жилые комнаты, и двинулись по выложенной шестиугольными плитами тропинке прямиком к зарослям. Санька кольнуло опасение - уж не захотел ли Арнольд расправиться с ним при помощи тупой машины? Он невольно сбавил шаг, и проклятый робот прогудел, не поворачиваясь.
- Не отставать. Заблудитесь. Попадете патрулю. Будете арестованы. Не ищите себе проблем.
- Да что ты знаешь про проблемы, резиновое чучело - выкрикнул Саня в гладкий затылок. - что ты можешь знать? У тебя кроме процессора в голове-то что-нибудь есть?
Как и ожидалось, резиновое чучело оставило выпад без внимания. Впрочем, от него больше ничего и не требовалось - раздавшаяся по сторонам густая сосновая поросль открыла приземистый одноэтажный кирпичный дом.
- Прямо- направо - третья дверь.
Прогудел робот, застывая у косяка почетным караулом. Санек смерил его презрительным взглядом с ног до скул - выше ничего не было видно - понимая, что выглядит дураком и не в силах с собой справиться. Уж больно натурально выглядело творение Арнольда.
За железной дверью оказались крашенные салатовой краской стены, за поворотом обычная белая, с залапанным возле ручки пятном дверь. Не без робости Саша стукнул два раза костяшками, потом, не получив ответа, медлительно приоткрыл дверь. Его появление, если и было замеченным, то первые минуты было откровенно проигнорировано. В комнате, которую Санек, никогда не видевший лабораторию, сразу так и назвал, бурлил спор. Забыт бы диковинный, опутанный проводами, как голова Горгоны, прибор, забыт был компьютер с плавающими заставочными рыбками, забыта была покрытая коркой убежавшего кофе турка на плитке - люди спорили.