Вот эта машина, постояв и словно дав полюбоваться своим совершенным телом, бесшумно двинулась вперед и Снэк, весь дрожавший от странного возбуждения, шагнул в след, невольно подражая ее грации и осознавая себя неуклюжим до смешного.
Шумели кусты, сквозь которые он продирался, хотя подруга шла совершенно тихо, похрустывали под подошвами сухие веточки, слышалось возбужденное дыхание, хотя как он старался дышать ровно...
Ничего не выходило. Снэк казался сам себе первобытным охотником, который преследует опасную добычу, рискуя своей шкурой - и, что греха таить, он понимал этого первобытного охотника. Такого острого наслаждения, которое он получал, продираясь сквозь заросли навстречу неизвестному, он не получал никогда, даже с живой женщиной.
При воспоминании об этом событии у Снэка презрительно скривились губы - хоть он и был уже полуживой от усталости. Живая женщина... бред сумасшедшего. Ничего хорошего - он только удивлялся, почему древние люди, мужчины, в основном, придавали такое больше значение знакам внимания от этих машин для продолжения рода? Почему они убивали друг друга и себя, если получали отказ или узнавали об измене, почему они написали гигабайты стихов, посвященных одному и тому же?
Снэк нашел эту женщину с большим трудом - и, найдя, приготовился получить самое большое в мире наслаждение. Не зря же о нем столько было написано древними людьми.
Оказалось, что зря. Наслаждения он не получил никакого. Изо рта у женщины пахло очень скверно, губы были несовершенной формы и неприятного вкуса, а место, которое и должно доставлять удовольствие, вообще, как показалось Снэку, не существовало.
Тысячи программистов, лучших умов, работали над достижением оргазма, как раньше поэт работал над сонатой - и подобие превзошло оригинал в миллионы раз!!
И вот после торжества поэтической сонаты - а Снэк был свято уверен, что поэты работали именно над сонатами - после создания совершенного, гармоничного существа от прообраза остаются только легенды, не подтвержденные ничем.
Потому как живая женщина оказывается не небесным существом, даже не могучей продолжательницей рода, каких любили представители другого лагеря, а чем-то аморфным и бесформенным. У нее вроде были ноги, Снэк их помнил - но вроде как и не было. У нее вроде была грудь, но два дряблых мешочка не вызывали никакого желания. Она должна была, по свидетельству древних, зажигать страсть одним своим взглядом - но в мутных равнодушных гляделках даже отблеска от пламени, даже искорки не разглядел Снэк.
Так что - сделал вывод для себя Снэк - насколько примитивны были древние предки, настолько же примитивны были и их чувства. И живые женщины, предлагающие себя, были настолько же глупы и не нужны, как кремневый наконечник в эпоху ядерных ракет - такие были, Снэк читал.
Он был уже на последнем издыхании, но чувствовал странную гордость и удовлетворение - большинство ценровиков спят себе, кто на воздушных струях, кто на антиграве, кто на водяном матраце, кто по старинке - на пуховых перинах, встречались и такие оригиналы. А он, Снэк, продирается сквозь непролазную чащу, рискуя сломать себе шею, а может быть - руки и ноги, весь в царапинах, поту и паутине, мечтая только об отдыхе в теплых струях, пахнущих розовыми лепестками, и с сигаретой в расслабленных губах. Им этого не понять...
Снэк с оглушительным треском, словно дикий зверь, вывалился, проломив кусты и встал, покачиваясь, вздымая хриплым дыханием грудь - оставалось самый опасный, трудный участок пути. Забор из крупноячеистой проволочной сети был для большинства непреодолимым препятствием - но не для Снэка и его подружки. Она виднелась грациозным обнаженным телом на самой вершине забора - здесь было еще светло от горящего яркими огнями Центра - и ждала хозяина.
У Снэка появилась соблазнительная мысль - пульт управления в кармане, можно одним нажатием кнопки перепрограммировать подружку на помощь, и тогда не надо будет надрывать мускулы, его поднимет наверх рука, словно лифт... но его не зря уважали под куполом за твердость характера и мужественность. Снэк вцепился руками в ячейки, весь побагровев от натуги, и, одновременно упираясь коленями и даже немного сгибая локти, через несколько минут добрался до самого верха - подружка даже не переменила позы, слегка покачиваясь вместе с забором. Потом нырнула ласточкой в темноту, словно в воду, сделала кульбит и замерла не земле в позе гимнастки, закончившей выступление - выгнувшись всем телом и устремив прямые руки к звездам.
Снэк мог бы оценить и красоту полета, и сильное изящество движений - но он позорно застрял наверху, судорожно стискивая руками ржавый уголок, на котором крепилась сетка, и с ужасом чувствуя, как руки слабеют, как ползут ноги по сетке, как задираются штаны, как уставшее от непосильных нагрузок тело крениться к земле все сильнее...
Он успел крикнуть подружку только тогда, когда уже начал падать, закрыв глаза и готовясь к страшному, ломающему кости удару...
Удара не было - его схватило что-то крепкое, пружинистое, под весом тела хозяина подалось назад и только через несколько быстрых шагов восстановило равновесие и бережно поставила Снэка на землю.
- Вот трам-тарарам... - ворчал он, потирая бока - все-таки надо было тебя пожирнее сделать... падать было бы помягче...
Подружка, которая на ночь лишена была речи - беззвучный режим подчеркивал всю опасность приключения - молча пожала плечами и повернулась к полю, на котором угрюмыми застывшими взрывами темнели разросшиеся кусты. Снэк посмотрел сзади не ее фигурку и довольно облизнулся, как кот на сметану - долго пришлось ему спорить с формовщиками, пока наконец не получилось то, что именно надо. Зато теперь он обладатель самого красивого в Центре женского тела.
С другой стороны, каждый мог сказать то же самое. Поскольку формовщики делали все на заказ, то идеал у каждого был, как говориться, под рукой - и до чужих идеалов никому не было дела. Даже если кому-то личный робот начинал надоедать, то всегда можно было сделать себе еще пару штук, других и по внешности, и по характеру, и по разговору, да и старого можно было перепрофилировать. Собственно, многие жили именно так. На манер смуглых людей, которые когда-то назывались ближневосточными шейхами - у них были гаремы из десятков, а то и сотен женщин, которыми можно было лакомиться в любое время суток.
Правда, современные "шейхи", как их насмешливо называли, были избавлены самой судьбой от муторной и тяжелой обязанности - содержать своих жен.
Современный шейх мог поступить по-другому - надоевшая жена просто выключалась и ставилась в специальную комнату, в которой и стояла, бездействуя. У некоторых любителей в таких комнатах стояли целые роты женщин с покорно опущенными головами и прикрытыми веками.
Снэк отличался от таких коллекционеров - он как создал себе идеал несколько лет тому назад, так и не изменял ему ни разу. Смешно, конечно, говорить об измене кукле, но многие из центровиков бросились бы драку, услышав такое про своих любимых. Мускуловики приобретали свои привычки, свой характер, свои манеры разговора. Некоторые любители заказывали программистам особые модели поведения - скандальная жена, например, или просто злобная стерва. Эти, с позволения сказать, дамы отличались редкой стервозностью, затмевающей любых, самых скандальных настоящих жен... но за одним исключением. Исскуственным женам достаточно было сказать определенное слово, как включалась иная, заказанная хозяином программа. Свирепая баба падала на колени, билась головой об пол и голосила древней кликушей - " Прости меня, кормилец, дуру неразумную!!" тексты тоже предлагались на выбор. У программистов был большой набор как ругательств, так и ласковых словечек. Говорили, что у высоколобых состояли на службе даже свои собственные писатели и поэты, которые при необходимости могли научить мускуловичку говорить даже стихами, хоть пятистопным ямбом. Конечно, все уже забыли за ненадобностью, что такое пятистопный ямб, но было приятно этак небрежно бросить приятелям, которые обратят внимание на необычность речи искусственной подружки - говорит она, мол, только пятистопным ямбом.