— Это случилось зимой, — сменив тон, заговорил Тьен серьезно. — Я упал в реку. Чудом выбрался, но потерял сознание и замерз бы насмерть, если бы Софи не нашла меня и не притащила к себе домой.
Снова ни слова лжи, хотя и не вся правда.
— Но десять лет назад, — Анри с недоверием смотрел на Софи. — Ты же была еще ребенком…
— Меньше, чем ты думаешь, — проговорила она, мыслями блуждая где-то далеко. — Но больше, чем мне самой тогда казалось.
— А твои родители? Как они…
Тьен устало потер виски. Разом прошли и злость, и надуманная обида на этого чужого, не только для него, но и для Софи, человека. Изначально чужого. Будь это не так, она не обманывала бы его, ничего не рассказывая о своей семье или рассказывая неправду. Не жаловалась бы, но нашла бы способ поделиться тем, что пришлось пережить. А так… Пусть он просто уйдет…
— Тогда у меня уже не было родителей, — отпив вина, сказала девушка.
— Но…
— И с Тьеном мы были знакомы еще до того случая, — продолжила она, проигнорировав попытку мужчины что-то добавить. — Впервые мы встретились за несколько месяцев до этого. Тоже… при обстоятельствах. Я украла три листра в аптеке, а Тьен меня не выдал.
На адвоката смотреть было жалко.
— Да, ты многого обо мне не знаешь, — с горечью усмехнулась Софи.
— Это верно, — согласился мужчина. — Например, я и не подозревал, какое у тебя своеобразное чувство юмора. Прости, не могу оценить шутку.
— Да какие уж шутки. Всякое бывало. Я еще, можно сказать, воровской притон держала.
Игра в правду продолжалась: жил же у нее вор — вот вам и воровской притон.
Но эта игра уже не забавляла.
— А потом я в варьете работала, — Софи нервно хихикнула. — По ночам, да. Веселое, скажу вам, местечко.
Выходит, и этого она жениху не рассказывала. Не стыдилась, просто была для него такой, какой он хотел ее видеть. Но притворство — слишком тонкое искусство и тяжелое бремя для чистого сердцем человека.
Оглядев кухню, Тьен заметил на буфете графин с водой, поднялся из-за стола, наполнил стакан и подал его девушке, присев на корточки у ее ног.
— Не нужно вспоминать о прошлом.
— Не нужно, — повторила она эхом. — Так просто, да?
— Да, — успел сказать он, прежде чем Софи со злостью выплеснула воду ему в лицо.
…Было ведь уже. Слезы, обиды, вода в лицо. Сейчас еще и стакан грохнет…
— Просто, да? — Стакан со звоном разбился о пол. — Забудем о прошлом, и все сразу же станет, как прежде?
— Не сразу.
— Ты хотя бы представляешь…
— Представляю.
— Ты даже не знаешь…
— Расскажешь.
— Ты…
Она вскочила на ноги, рванулась в сторону, но тут же затихла, оказавшись прижатой к его груди, мокрой от слез щекой к мокрой от воды рубашке. Маленькая и теплая. Родная. И он, зажмурившись, не желая видеть ничего вокруг, уткнулся носом в мягкие русые завитушки, вдыхал запах ее волос и слушал, как стучит, успокаиваясь, ее сердце…
Пока не хлопнула, закрывшись за чужаком, входная дверь.
— Анри ушел, — прошептала Софи, не покидая его объятий.
— Давно пора.
— Я отвратительно себя веду.
— Для особы с такой криминальной биографией это нормально, — неловко пошутил он.
Девушка вздохнула.
— Я должна извиниться.
— Перед Анри?
— Перед тобой. Я вспоминала только плохое, когда ты вернулся. Это неправильно. Ты ведь помогал нам тогда. И в последний день… Ты спас Люка, его мог сбить тот автомобиль. А деньги, которые ты оставил пригодились потом для Клер. Она сильно болела, и…
— Ты выручала меня чаще.
— Чем?
Он бережно погладил девушку по голове, убрал упавшие на лицо волосы и осторожно коснулся губами ее лба.
— Тем, что ты была.
Из гостиной слышалась музыка, и смеялись над чем-то дети. Показалось, что над их глупостью…
— Тьен, можно тебя попросить?
— Все, что угодно.
— Ты не мог бы сейчас уйти?
Растерявшись, он даже не подумал удержать ее, и девушка отошла к окну. Поправила стоявший на подоконнике цветочный горшок, из которого торчали острые пятнистые листья незнакомого шеару растения.
— Пожалуйста. Я устала и выпила слишком много вина. Увидимся завтра. Ты же заедешь за Люком?
— А… торт?
Софи обернулась, и он с облегчением вздохнул, увидев улыбку на ее лице.
— Я заверну тебе кусочек с собой.
Глава 19
Посещают порою мысли, которые, спроси тебя кто-нибудь о них, крайне сложно внятно сформулировать, до того они смутные и размытые, то ли ни о чем, то ли обо всем сразу. Но еще труднее от подобных мыслей отделаться. Чем бы ни занимался, как бы ни старался отвлечься, они с тобой. Словно надоедливая мошка зудит над ухом, и не жалит, и в покое не оставляет.