— Фаня, тут никто никому уже не мешает. Ты кого ищешь? Натана своего? Вон он, скромняга наш! Мнется, своей очереди дожидается. Ну, давайте, голубки, курлыкайте!
Яков рассмеялся:
— Курлыкают журавли, а не голуби, деревня! — И они с Маней не отошли, не отбежали, а как бы отплыли в сторонку, освобождая место рядом с Фаней.
И правда, вот же он, Натан. Она боялась, что у него и здесь останется снесенное мотыгой лицо, но стоял ее муж юный и растерянный, как тогда, в парижском ресторане.
— Ингале! — Фаня кинулась к нему, обняла, стала целовать.
— Мейделе! — гладил он ее по кудрявым волосам, прикасаясь к ним губами. — Ты такая молодец! Я так тобой горжусь!
— Да чего уж гордиться? Чем?
— Хорошую жизнь прожила, Дита. Долгую и хорошую.
— Ну не всегда и не во всем хорошую! — неожиданно подплыл к ним Меир. — Всякое бывало, что уж там.
— Без ложки дегтя в бочку меда — никак, а, Меир? — фыркнула Фаня. — Лучше скажи, что ты нашей Михалью гордишься, правда? Видел, какой она стала?
— Конечно! Дочь у нас прекрасная. И внуки красавцы… Тут никаких претензий.
— Никак не можешь без политики и принципов своих дурацких? — Натан разозлился. — Даже детям и внукам не можешь спокойно радоваться, что ты за человек такой! Как она с тобой жила?!
— Нормально жила, пока мозгами не поехала. — сурово сказал Меир. — И не тебе меня совестить, Натан. Ты ушел слишком рано. А если бы тогда, в поле, стал стрелять, то это были бы твои внуки. Но ты не смог выстрелить. Так что Михаль я растил, не ты.
— Не стыдно?! — Фаня набросилась на Меира, сжала кулаки. — Тебе не стыдно? Ты и здесь сводишь старые счеты, со всеми ссоришься, что-то доказываешь. Меир, ну что ты со всеми ругаешься, ты же не такой!
— Такой, Фаня, такой. Как и ты — такая, какая есть. Неважно, где мы и что с нами произошло. Мы навсегда остаемся самими собой.
— И ты по-прежнему меня считаешь предательницей?
— Ну вот, видишь, теперь уже ты пытаешься со мной свести счеты, — Меир неожиданно улыбнулся.
— А ты мог тогда не уходить?
— Мог. И очень не хотел. Ты была такая красивая в этой форме, она тебе так шла. Но именно поэтому надо было уйти.
— Почему?
— Потому что ты погубила бы меня, как Далила Самсона. Сделала бы слабым, забрала бы мою силу, заставила изменить взгляды. Если бы я тогда остался, предателем стал бы я.
— А Михаль? Про Михаль ты тогда подумал?
— Михаль меня поняла, Фаня. Поняла и поддержала. Да-да, она верила, что я прав.
— Конечно, прав! — в белом тумане, все больше сгущавшемся в комнате, появился Аврум. — Я тебя тоже поддерживаю. Если бы ты не ушел, мы бы с Фаней не смогли бы счастливо прожить все эти годы. Так что очень ты правильно сделал, что ушел.
Меир никак не отреагировал, только дернул губами и растворился в белой пелене, которая уже поглотила и Маню, и Якова, да и Натана. Ингале уплывал последним, но обернулся, улыбнувшись и помахав Фане.
— Почему они все исчезают, Аврум? — испуганно спросила Фаня. — Мы что, больше не увидимся?
— Конечно, увидишься, — рассмеялся Аврум. — Ты тоже скоро к ним уйдешь, там мы все будем вместе.
— И по-прежнему будем спорить и ругаться?
— Вот уж нет! Чего не будет, того не будет! — громко и резко сказала появившаяся рядом с Фаней женщина. — Это мы тут все старые грехи поминаем, там не будет ничего. Будешь точно так же встречать новеньких, выяснять отношения, все прощать — и возвращаться к нам. Мы теперь вместе. Навсегда. Знаешь такое слово? Теперь почувствуешь, что оно означает.
Фаня вгляделась в лицо женщины, знакомое, очень знакомое, но почему-то до половины скрытое вуалью от шляпки.
— Фейга! Дора! — наконец узнала. — И ты с нами?
— А куда мне деваться. С вами, конечно.
— Здорово! Ты знаешь, все эти годы я хотела тебя спросить… Только честно: почему ты тогда не ушла? Почему осталась стоять у завода?
— Сама-то как думаешь?
— Пыталась на себя все взять? Спасти нас, нашу тройку?
— Фаня, я тебе все по правде скажу, только никому, ладно?
— Да кому я тут скажу-то?
— Тоже верно. Понимаешь, мне очень мешал гвоздь в башмаке. Вот такая проза. Потом я сама себе изо всех сил объясняла, какая я благородная и жертвенная. А тогда было просто больно идти.
— Я ж тебе сказала: «Беги!» А ты с места не сдвинулась. Ну как так, Фейга, родная?
— Так это ты была? А я решила, что показалось. Не знаю, девочка. Стояла и искала, что бы подложить в ботинок. Тут этот военком ко мне и пристал. Через два дня меня не стало. Так что все очень просто. Помнишь, как у Маяковского? «Гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете!»