«Распишитесь», «замена», «беспрецедентный шаг», «агент» — какая пошлость!
— И что же мне написать Тине, то есть, «Стелле»?
— Ну, напишите, что «Марта» — наш человек, она представляет Центр и что ей можно доверять так же, как и вам.
— Вы так думаете? — едва заметная ироничная улыбка кривит его бледные тонкие губы.
— Что? — удивляется куратор.
— Ну что между «Мартой» и Ти…«Стеллой» может возникнуть такое же доверие, как у меня с ней?
— Не знаю, — холодно отвечает куратор. — Мне поручено отобрать у вас рукописный оригинальный вариант рекомендательного письма. Остальное — в руках божьих.
— А могу ли я сообщить ей что-либо личное, интимное?
— Интимное? — Очевидно, куратор настолько не уверен в себе, что переспрашивание стало его привычкой. Почему у него отобрали старого куратора, Андрея? — А вы напишите, а мы потом посмотрим. Если текст в чём-то не устроит руководство, попросим вас переписать снова.
Куратор подсовывает ему чистый лист бумаги, ручку и демонстративно отворачивается к окну. За окном медленно падает снег, слышны звонки трамвая и сигналы машин.
Что писать? В присутствии этого холодного и безразличного человека раскрывать свою душу? Ни за что! Чтобы он потом ехал на работу, читал его излияния Тине и похихикивал? Хорошо, если ограничится только насмешкой, а если поднимет вопрос принципиально? Мол, «Орфей» окончательно разложился морально и прочая, и прочая. Расскажут ещё обо всём Ольге, начнут мытарить по партийным собраниям, и всё закончится увольнением из особого резерва, а это для него равносильно смерти.
Через пятнадцать минут письмо было готово. Он не помнит дословно, что написал тогда Тине, но кажется, оно получилось не очень-то тёплым и откровенно отдавало казёнщиной. По-другому оно и не могло быть написано. Главное, что от него требовалось — это помочь «Марте» восстановить связь с агентом. А Тина… Что ж Тина, видно уж им суждено больше никогда не встретиться.
Он помнит, что состояние в момент написания письма у него было довольно сумбурное. В нём отразилось всё: и острая боль от потери любимого человека, и обида на службу, так неожиданно отозвавшую его из страны, и боязнь потерять работу и доверие руководства, и, конечно же, нежелание причинять лишнюю боль жене, перед которой он чувствовал себя виноватым.
Теперь-то по этому поводу у него в груди возникли совсем другие ощущения, это благодаря им к его сердцу присосался спрут, взял его в мощные холодные тиски и не отпускает с того самого дня, когда ему почудился голос Тины у лесного пруда.
…Электричка вплыла под дебаркадер Казанского вокзала, и он вместе с малочисленными пассажирами потрусил к станции метро. Дома никого не было, сын, как всегда, где-нибудь загулял, а впрочем, не исключалось, что уехал со строительным отрядом то ли на Алтай, то ли на Урал. Ну, точно: вот лежит его записка на кухонном столе: «Папа, меня не будет дома до сентября. Ты знаешь, где я буду. Если хочешь, напиши. Алёша». Далее следовал адрес строительного отряда института в Свердловской области.
Ладно, это потом, утром, а сейчас…
Сейчас спать.
Утром он позвонил на работу.
— Мне, пожалуйста, Глеба Борисовича.
— А кто его спрашивает?
— «Орфей».
— Минуточку.
Значит, его ещё помнят там, не совсем забыли, хотя, с тех пор как уволился, воспользовался данным ему номером раза два — не больше. Один раз звонил, чтобы выяснить недоразумение с переводом пенсии, а другой — по поводу справки для военкомата.
— Глеб Борисович вышел в отставку и теперь его можно застать по домашнему телефону.
— А у меня есть куратор?
Снова пауза — теперь уже затяжная, но молодой голос всё-таки вновь появляется в трубке.
— Извините, Иван Алексеевич, куратора как такового у вас пока нет, но вы всегда можете звонить по этому телефону. Меня зовут Аркадий. Аркадий Михайлович, — добавил голос для солидности.
— А как позвонить Глебу Борисовичу?
— Очень просто: 290-45-67.
— Спасибо.
— Рады помочь. Звоните. Как вы пожива… — Но он уже положил трубку. Внимательный молодой человек, однако.
Глеб Борисович оказался дома. Он был заметно рад звонку, и они сразу договорились встретиться на Суворовском бульваре неподалёку от кинотеатра «Повторного фильма». Он вышел на «Арбатской» и пешком, мимо Дома журналистов, прошёл к улице Герцена, теперь Никитской. Сквозь ветки деревьев замелькали белые купола собора, в котором когда-то венчался великий русский поэт, и возле которого у него состоялось несколько свиданий с Ольгой.