В конце концов я понял, что ricos – часть системы, порабощавшей жителей Анд путем запугивания еще со времен испанского завоевания. А мое сочувствие лишь поощряет общину и дальше ничего не делать. Им не мое заступничество было нужно; им надо бы самим противостоять ricos. Им надо было осознать гнев, который они подавляли, и наконец возмутиться, что их подвергают такой несправедливости.
Я сказал им, что пора действовать. Надо сделать все возможное – даже рискнуть собственной жизнью, чтобы их дети могли процветать и жить в мире.
Осознание того, что я потворствую этой общине, стало для меня хорошим уроком. Я понял, что жертвы сами могут быть невольными соучастниками и что решительные действия – единственный выход из ситуации. И это сработало.
Каменщики сформировали кооператив. Каждая семья жертвовала кирпичи, и кооператив использовал их, чтобы арендовать грузовик и склад в городе. Ricos бойкотировали кооператив, пока лютеранская миссия из Норвегии не заключила с ними контракт на кирпичи для школы, которую она строила, заплатив примерно в пять раз больше, чем ricos платили каменщикам, но в два раза меньше, чем требовали ricos у лютеран – все остались в выигрыше, кроме ricos. После этого кооператив стал процветать.
Меньше чем через год Энн и я завершили свою работу в Корпусе мира. Мне исполнилось 26 лет, и я уже не подлежал призыву. Я стал экономическим убийцей.
Когда я впервые вступил в их ряды, я убедил себя, что поступаю правильно. Южный Вьетнам пал под натиском коммунистического Севера, и теперь миру угрожали Советский Союз и Китай. Преподаватели в моей школе бизнеса учили нас, что финансирование инфраструктурных проектов через многочисленные кредиты Всемирного банка выведет страны с низким уровнем дохода из бедности и вырвет их из когтей коммунизма. Эксперты Всемирного банка и Агентства международного развития подкрепляли это убеждение.
К тому времени как я обнаружил всю лживость этой сказки, я уже попал в ловушку системы. Я рос в бедной семье (хотя, как оказалось, все познается в сравнении), был сыном учителя нью-гэмпширской школы-пансиона для мальчиков из весьма состоятельных семей, и вдруг я стал зарабатывать огромные деньги, летать первым классом в страны, увидеть которые я мечтал всю свою жизнь, останавливаться в лучших гостиницах, ужинать в шикарных ресторанах и пожимать руки главам государств. Я добился успеха. Мне и в голову не приходило отказаться от этого. И только намного позже я осознал, что был с детства привилегированным; в отличие от большей части мира мне никогда не приходилось испытывать страх, не зная, что я буду есть или где я буду спать, и я получил образование, доступное лишь немногим.
Возможно, на подсознательном уровне я все это понимал, потому что именно тогда у меня начались кошмары.
Я просыпался в темных гостиничных номерах, обливаясь потом, терзаясь картинами, которые я видел наяву: безногие прокаженные, привязанные к деревянным ящикам на колесах, катящиеся по улицам Джакарты; люди, моющиеся в мутно-зеленых каналах, а рядом с ними – другие, испражняющиеся; человеческий труп, брошенный на куче мусора, кишащий личинками и мухами; и дети, спящие в картонных коробках и дерущиеся с собаками за объедки. Я понял, что эмоционально дистанцировался от всего этого. Подобно другим американцам, я считал этих несчастных недочеловеками – «попрошайками», «маргиналами», «другими».
Однажды мой лимузин, предоставленный индонезийским правительством, остановился на светофоре. Человек, больной проказой, просунул изъеденные остатки руки в окно. Мой водитель накричал на него. Тот ухмыльнулся кривой беззубой улыбкой и отошел. Мы продолжили путь, но образ того человека словно остался со мной. Словно он специально искал меня, его окровавленный обрубок был предостережением, а его улыбка – посланием. «Изменись, – будто говорил он. – Покайся».
Я стал приглядываться к миру вокруг меня. И к себе. Я пришел к выводу, что, несмотря на все атрибуты успеха, я несчастен. Я глотал валиум каждую ночь и пил немереное количество алкоголя. Я вставал по утрам, заливал в себя кофе вместе с таблетками для бодрости и, пошатываясь, направлялся на переговоры по контрактам на сотни миллионов долларов.
И эта жизнь стала для меня нормой. Я купился на лживые истории. Я влез в долги, чтобы поддерживать свой образ жизни. Все мои действия были продиктованы страхом – перед коммунизмом, потерей работы, неудачей и нехваткой материальных благ, в которых я нуждался, как мне внушали.