Однажды в 1971 году, примерно за неделю до намеченной поездки в Индонезию, я пришел к Клодин и обнаружил сервированный обеденный стол с целым ассортиментом сыров и хлебов и прекрасной бутылочкой «Божоле». Клодин подняла за меня тост.
– Ты справился, – она улыбнулась, но в ее улыбке не было ни капли искренности. – Теперь ты один из нас.
Мы проболтали около получаса, а затем, допивая вино, она бросила на меня взгляд, от которого я весь похолодел.
– Никому не рассказывай о наших встречах, – сказала она строго. – Я не прощу тебе этого никогда и буду отрицать, что знакома с тобой. – Она сверкнула на меня глазами, и в первый и последний раз я почувствовал исходящую от нее угрозу, а затем холодно рассмеялась. – Заговоришь о нас, и твоя жизнь заметно осложнится.
Я был поражен. Я почувствовал себя ужасно. Но позже, возвращаясь в Центр Пруденшл, я не мог не признать виртуозности этой схемы. Дело в том, что все наше общение проходило в ее квартире. Не было никаких доказательств наших отношений, и никто из MAIN не был в этом замешан. И я, безусловно, ценил ее честность; она ни разу не соврала мне, как врали мне мои родители про Тилтон и Мидлбери.
Глава 8. Как спасти страну от коммунизма
У меня было романтическое представление об Индонезии, где мне предстояло прожить три месяца. В книгах, которые я прочитал, были фотографии женщин в ярких саронгах, балийских танцовщиц, шаманов, раздувавших огонь, и воинов, гребущих в длинных долбленых каноэ по изумрудным водам у подножия дымящихся вулканов. Особое впечатление на меня произвели истории о великолепных галеонах с черными парусами, принадлежащих печально известным пиратам буги, которые до сих пор бороздили моря архипелага и так запугали первых европейских моряков, что те вернулись домой, чтобы предостеречь своих детей: «Ведите себя хорошо, а то за вами придет бугимен». Ох, как же эти образы волновали мою душу.
История и легенды Индонезии – настоящий рог изобилия выдающихся персонажей: грозных богов, комодских варанов, свирепых султанов и древних сказаний, которые задолго до рождения Христа облетели азиатские горы, персидские пустыни и Средиземноморье, прочно закрепившись в глубине нашего коллективного сознания. Даже имена ее сказочных островов – Ява, Суматра, Борнео, Сулавеси – пленяли мой ум. Настоящее средоточие мистицизма, мифов и эротической красоты; неуловимое сокровище, которое искал, но так и не обрел Колумб; принцесса, которую обхаживали, но так и не покорили Испания, Голландия, Португалия, Япония; фантазия и мечта.
Мои ожидания были высоки, и, думаю, они перекликались с ожиданиями великих путешественников. Однако, как и Колумбу, мне следовало быть умнее и умерить свои фантазии. Мне следовало догадаться, что маяк ведет нас к судьбе, которая не всегда соответствует нашим представлениям. Индонезия предлагала сокровища, но это оказался не сундук с волшебным средством от всех зол и треволнений, которого я ожидал. По сути, мои первые дни в знойной столице Индонезии Джакарте летом 1971 года можно было назвать отвратительными.
Красота тоже, несомненно, присутствовала. Люди в ярких одеждах из батика. Пышные сады, утопающие в тропических цветах. Велотакси с яркими, фантастическими изображениями по бокам высоких сидений, где пассажиры располагались полулежа позади крутящих педали водителей. Голландские колониальные особняки и мечети с минаретами. Но была и уродливая, трагическая сторона города. Люди, измученные проказой, с окровавленными обрубками вместо рук. Молодые женщины, вынужденные продаваться за кусок хлеба. Некогда восхитительные голландские каналы, превратившиеся в выгребные ямы. Самодельные дома из картонных коробок, где жили целые семьи на заваленных мусором берегах черных, зловонных рек. Ревущие гудки и удушливый дым. Красота и уродство, элегантность и вульгарность, духовность и скверна. Такой была Джакарта, где чарующий аромат гвоздики и орхидей соперничал с вонью открытых канализаций.
Я видел нищету и раньше. Некоторые мои одноклассники в Нью-Гэмпшире жили в шалашах из брезента, без горячей воды, и приходили в школу в тонких куртках и потрепанных теннисках в зимние дни, когда температура опускалась ниже нуля, и от их немытых тел несло застарелым потом и коровьим навозом. Я жил в глинобитных хижинах с андскими крестьянами, чью пищу составляли главным образом сушеная кукуруза и картошка, и когда рождались дети, никто не знал, доживут ли они до первого дня рождения. Я видел нищету, но к Джакарте я все же оказался не готов.