– Побольше принесите, Антонина, вот что я сказал. Теперь разобрали?
– Да, да, сию минутку.
– Все устраивается, как нельзя лучше! – он повернул кресло вместе с сидящей в нем Лулу спиной к двери и оперся о его спинку:
– Антонина – добрая девушка, но не в меру болтлива.
Через несколько минут вновь зазвучал голос запыхавшейся Тони:
–Пал Андреич! Вот! Я-то сразу сообразила, что к чему. Там хозяйка меня спрашивает, а что, говорит, мусье Поль не идет? А сама нарядная. И не Верку, а меня за вами послала. Чувствует, не любите вы ту… Я-то знаю, что не станете вы обедать внизу, когда не все в сборе…Ну, и говорю, сама, значит, за вас: « да он весь день по хозяйству, и в поля ездил, и в станицу, и туда и сюда, и, вроде, еще не вернулся...», а сама – на кухню и порцию приличную оставила.
– Весьма признателен.
– Приберу у вас, а, Пал Андреич?
– Антонина! Вы были так добры, принеся мне обед, а теперь намереваетесь создать невыносимые условия для еды.
– Ой, Пал Андреич, я же про потом говорю! Что вы, что вы, ешьте спокойненько! – Тоня замахала руками и отступила к двери.
– «Потом» я, разумеется, не возражаю. Хотя нет. Сегодня уже, пожалуй, поздно. Если не затруднит – завтра утром.
– Ага, хорошо! Все сделаю, как сказали…
Судя по звукам, Тоня вышла. Лулу выглянула из-за спинки. Виконт у стола тщательно делил обед на две части.
– Так, это хорошо. Размежевал. А вот что делать с рассольником? А! Тебе – тарелка с ложкой, мне – супник с половником!
Обед прошел весело. Виконт не возвращался к разговору о поездке, а шутил и болтал о вещах совершенно посторонних. И только, когда было покончено с муссом, являвшемся завершением трапезы, он пересел к ней поближе и сделал несколько плутовское выражение, приподняв бровь:
– Я придумал кое-что. Тебе следует только не преувеличивать радость от встречи с родственниками по возвращении в Ростов. Уныние и вялость. Поняла?
Лулу моментально опустила голову, подперла ее слабой ладонью. Испустила чуть слышный болезненный вздох.
–Достаточно! Только не переборщи. И не считай этот спектакль моим благословлением на ложь, как способ облегчения существования.
– Даже если бы я их обманывала каждый день по сто раз – им было бы мало!
– Они что – любители послушать невероятные истории? Ложь, видишь ли, унижает прибегающего к ней. Ну, ладно, выбора нет.
–Унизимся?
–Хм… Не загоняй меня в тупик. И в случае необходимости «унижаться» буду я, ты же – молчать. Все. Больше о предстоящем – ни слова.
Лулу выполнила это требование с большим трудом – была захвачена будущим разговором с господином Петровым и Софьей Осиповной и жаждала его обсудить во всех подробностях. Тем бо-лее, что выспавшись днем, в вагоне спать не смогла. Все гадала о планах Виконта, удивлялась, насколько не боится встречи. А еще вспоминала, как таинственно и захватывающе было, когда Виконт провожал ее в «розовую» комнату и сидел на ступеньках третьего этажа на страже. Сам туда отправил, сказав, чтобы привела себя в порядок и захватила необходимые мелочи. Вот кто умеет разве-дать дорогу, все предусмотреть и не попасться! Это тебе не Танин Ваня!
Виконт же, сев в поезд, по своему обыкновению, немедленно заснул. Лулу давно обратила внимание, что почему-то все, и она первая, стараются помешать Виконту выспаться. Поэтому, наверное, он всегда стремится отоспаться впрок, как только представляется возможность.
Перед дверью квартиры господина Петрова Лулу так натурально привалилась к руке Виконта и сникла, прикрыв глаза, что он слегка испугался:
– Александрин, ТАК не надо! В твои задачи не входит пугать меня. Или у тебя опять закружилась голова?
– Ну что вы! – тут же бодро отозвалась Лулу. – Я – вялая и унылая, как договорились.
– Стучу и готовлюсь ко вдохновенной лжи.
Впервые Лулу входила в двери этого дома с чувством озорства и заинтересованности.
– Спаситель великодушный! – заверещала Софья Осиповна, буквально не дав им переступить порог, – жестокая детка, что ты делаешь с моим несчастным сердцем?
– Дитя, – сурово и озабоченно сказал Виконт, – не виновно в собственной жестокости. – Он отодвинул Софью Осиповну и, поддерживая Лулу, которая почему-то, в довершение всех остальных симптомов, согнулась, – осведомился:
– Куда?
Софья Осиповна заметалась по прихожей и коридору этаким гигантским птенчиком, потерявшим гнездо, с удивительным постоянством оказываясь на пути «больной» и ее провожатого, застревая во всех дверных проемах. Наконец, Лулу была доставлена в ее обычную серо-коричневую келью и получила возможность спрятать улыбку в подушку.
Здесь Софья Осиповна возопила:
– Иесусе! Что случилось? Я сейчас умру от горя! Несчастная крошка! Детка! Она испускает дух! Господь прибирает ее к себе!
Виконт нахмурился:
– К чему это, сударыня? Компресс малютке! Это наверняка ее спасет!
Софье Осиповне явно не хотелось уходить, не досмотрев, как детка будет переселяться в мир иной. Но Виконт, оставив всякое лицедейство, недобро сверкнул на нее глазами и она, закудахтав что-то, удалилась.
– Вот видите, а вы говорили! Разве ее обманывать плохо? Она всегда обманывает – и ничего!
– Не будем искать себе оправданий! – Он беспечно взмахнул рукой, оглядывая комнату.
– Вот компресс для отходящей… Зажечь лампады и молиться, зажечь и молиться…
– Не надо лампад и молитв. – Виконт наклонился над кроватью, чтоб положить взятую из рук Софьи Осиповны салфетку Лулу на голову, но вдруг резко отпрянул и, держа компресс в руках, закашлялся.
– Боже, сударыня, ЧТО ЭТО? Это подходит только для истинного покойника, которого настоятельно требуется оживить. Нашатырь?
– Я пользуюсь им всегда, когда мне дурно, но дитя в худшем, многократно худшем состоянии. Я так ее люблю…
– Что не пожалели для нее целой бутыли.
Он шагнул к окну и распахнул форточку.
– Легче дышится? – спросил он у Лулу.
– О! – простонала та, – немного…
– Идемте со мной, – он кивнул на дверь, – компресс подействовал на расстоянии. Теперь покой – все, что ей нужно. А мне надо поговорить с Филиппом Федотовичем.
Лулу быстро стала приводить себя в должный вид: распустила собранные в хвост для дороги волосы, разметала их по подушке, брызнула на лоб водой из графина - испарина, склонила голову к плечу. Одна рука закинута за голову, чуть-чуть беспомощно шевелятся пальцы, другая – на груди, как будто не хватило сил расстегнуть, или разорвать душащее платье.
Теперь можно и прислушаться к голосам из столовой, тем более, что Виконт, увлекшись, перешел на прокурорские интонации:
– И если бы я случайно, повторяю, совершенно случайно не увидел девочку, дело могло бы повернуться плохо. Для нее, для родителей, но, главное, для вас, Филипп Федотович! Узнать имя, причины критического состояния и намерения дочери полковника Курнакова для полиции было бы несложно. И это ВАШЕ счастье, что я, приехав, сразу обратил внимание на заболевшего ребенка, неизвестно как оказавшегося на вокзале! И неизвестно сколько времени он провел там, в полувменяемом состоянии, окруженный равнодушными людьми. Они – посторонние, и то им нет оправданий, но вы, вы, Филипп Федотович, обязаны были знать, где находится ваша подопечная, и что с ней происходит!
– Пал Андреич, дело-то в чем… Девчурка наша и впрямь прихварывала. Меня не было тут, друг любезный, а компаньонша моя… сами видите… женского в ней, как в церковном служке. А здорово сказано, как припечатано!
До сих пор Лулу было просто приятно, что господину Петрову так здорово влетает, но теперь она поразилась: кто прихварывал? Кого не было? Разве не господин Петров одна из причин ее бегства? Ух, вот дрянной человек!
А господин Петров продолжал:
– Пойти, что ли посмотреть на болящую? Гостинчик захватить. Я ей всегда – гостинчик, если прихворнет. Значит, доктор, говорите, сказал – оправится?
Они вошли. Лулу медленно открыла глаза и поглядела бессмысленным взором, в левом глазу постояла и выкатилась слеза, а губы несколько раз с усилием разомкнулись и сомкнулись. Свет, серый от занавески, неровными пятнами ложился на лицо.