«Птицы ловчие заклевали птиц певчих», скажет незадолго до смерти. Про себя скажет, ибо «третья война» его началась, когда не стихли еще залпы салютов. Он опять жил как над пропастью: либо орден, либо опала. Смотрите, в 47-м его выдвигают в депутаты Верховного Совета РСФСР, через месяц вводят в редколлегию «Литературки», и в том же году - присуждают третью Сталинскую премию за поэму «Дом у дороги». Даже картину «Отдых после боя» с его «Теркиным» в центре вешают в Кремле по личному распоряжению Сталина. Но одновременно, в 47 и 48-м, в газетах и на собраниях идет ярая «проработка» его за книгу очерков «Родина и чужбина». Та же «Литературка», где он член редколлегии, публикует о нем ругательную статью «Фальшивая проза», а «Комсомолка» выходит с заголовком «"Малый мир" Александра Твардовского». Приручали и угрожали, награждали и тут же обвиняли в безыдейности, в извращении правды и «идеологическом вывихе». «То повесят орден - давай дальше говори правду, - сказал нам Константин Кедров, поэт, - а то возмутятся: ах, ты на самом деле правду?!» Не канделябрами били, конечно - наушничеством. Хотя на деле, думаю, было хуже. Просто власть, давно не верящая ни во что, научилась эксплуатировать как раз тех, может лучших, кто еще верил в какие-то идеалы. А он верил. И из этой веры его, из ломовой прямоты, и уж конечно, из поэтического авторитета еще можно было сшить какую-никакую «шубу». Именно потому в 1950-м его и назначили «на "Новый мир"». Не учли лишь, что истинная поэзия, по словам Пастернака, это - «дымящаяся совесть». Вот с совестью его и промахнулись...
Это здание, Малая Дмитровка, дом 1/7, еще сохранилось. Именно здесь был журнал «Новый мир», куда он дважды придет главным редактором и дважды будет снят. На долгие 16 лет этот журнал станет его главной войной, где будут атаки с ходу, разведки боем, долговременная оборона, осады, засады и наступления по всему фронту. В этом доме из-под его крыла вылетят в свет Троепольский, Залыгин, Абрамов, Айтматов, Искандер, Можаев, Трифонов, Астафьев, Войнович, Домбровский, Шукшин. И, конечно, Солженицын, из чьей зэковской «стеженьки», как скажет, все они и вышли.
У него было любимое выражение - «найти слой». Так говорят плотники, когда, работая топором, находят в дереве слой, который легко снимается. «Слой, - говорил, - это естественное развитие мысли, когда все оказывается уместным и нужным». Деревня, война, а теперь вот журнал - это и было для него таким «слоем». Любил приходить в журнал, обвешенный связками только что купленных, теплых еще баранок: «Будем чай пить». А выпив с членами редколлегии «не чай», любил умильно петь (смеялся: «я их и в редколлегию подбирал по голосам»). Стеснялся ездить на служебной «Волге», и каждый раз платил шоферу за поездку, что дико раздражало секретарей Союза писателей и редакторов. Когда появлялась вещь талантливая, говорил: «Сегодня у нас в гостях Литература». А плохих писателей звал «четырехглазками». «Рыба такая, - объяснял. - Обитает на большой глубине и пользуется там одной парой глаз. Но кормится в верхних слоях... А там пользуется уже другой глазной парой»...
Нападки на журнал начались в 53-м году со статьи Померанцева «Об искренности в литературе». Тогда и записал: «Решаю: давать статью - и будь что будет. Скорее всего - придется уходить...» После этого была погромная статья в «Правде» Суркова. И тогда же его впервые вызвали к Поспелову, секретарю ЦК. «Ну, вы с вашими взглядами вряд ли будет редактором журнала», - якобы скажет тот. На что он не постесняется выдать: «А вы с вашими - вряд ли будете иметь настоящую литературу». Безумство! Как иначе сказать. Какой после этого журнал, воздух творчества, атмосфера свободы? Да о чем вы? Вы - свободны! Свободны - от журнала!..
«Я жил, я был - за все на свете я отвечаю головой», - напишет в стихах. И именно так, отвечая головой, воспримет ХХ съезд партии, разоблачивший «культ личности». Через 3 месяца застрелится Фадеев - тоже ответил головой. А в октябре 56-го раздастся вдруг звонок от помощника Хрущева, от Лебедева: «Никита Сергеевич спрашивал, как живете, как здоровье, над чем работаете»? Оказывается, его прямота, талант, авторитет опять понадобились. Поэт честно ответит: надо публиковать «Теркина на том свете», злую поэму его, уже давно «гулявшую» в рукописи. «Да, да, - скажут ему, - конечно». И встреча с главой государства состоится. Это и сыграет роль во втором назначении его на «Новый мир»... И так начнется последняя атака его. Считайте - в одиночку. Юрий Карякин ведь не зря скажет: «Эх, было бы у нас 10 таких, Россия была бы другой!» 10 не нашлось, его, как и раньше, предавали даже близкие друзья.
Когда, например, в 47-м его «раскатывали» за очерки «Родина и чужбина», против него выступил и Овечкин, закадычный друг. «После этих записок, - сказал на собрании, - я Твардовского разлюбил». Но когда сам напишет свои «Районные будни» и все отвергнут их, притащит свою рукопись в «Новый мир». Сунет ее, стыдясь, чуть ли не уборщице журнала. И через три дня получит телеграмму от Твардовского. Тот, как рассказывал нам Турков, начал читать ее в редакции, потом взял в машину, потом, на ходу, расплакался и хотел вернуться, но вместо этого дал телеграмму с дороги: будем печатать. «И счастлив был, - закончил Турков, - совершенно...»