Звонили колокола.
Павел Михайлович любил этот город.
В свободное время, кончив дела, он отправлялся неспешно к откосу, к беседке Островского, откуда далеко было видно Волгу, бегущие по ней веселые пароходы, медленно ползущие груженые баржи, качающиеся на волнах смоленые рыбацкие лодки.
В гостиницу возвращался обычно поздно вечером.
В один из дней знакомый до боли голос остановил его едва ли не у самых дверей городской гостиницы:
— Павел Михайлович, любезнейший, вы ли это?
Из остановившейся коляски ступал на мощеную мостовую отец Василий.
— Батюшки! — обрадовался Третьяков. — Отец Василий, какими судьбами?
Они троекратно облобызались.
— Смотрю, по обличью и походке дорогой моему сердцу человек идет — Павел Михайлович. Рад, рад несказанно, — говорил отец Василий. — А я вот с пристани. Живу ныне в Костроме.
Из богато убранной коляски, на которой ехал отец Василий (ныне он был уже епископ Виссарион), за беседующими с любопытством и со вниманием смотрели духовные лица, сопровождавшие владыку.
— Не будете ли столь любезны, дорогой Павел Михайлович, навестить меня завтра, к вечеру, в монастырской гостинице. Хотелось бы послушать вас и узнать о здоровье домочадцев ваших, поговорить, если это вам удобно. За вами пришлют. Я ведь так понимаю, вы в этой гостинице остановились?
Третьяков кивнул.
Вечер. В окна монастырской гостиницы поглядывала луна. Давно остыл самовар на столе, покрытом белой скатертью. Гость и хозяин продолжали разговор.
— Порабощение церкви, ее антиканонический строй, отсутствие независимости духовной власти свели церковь до обрядового института, — говорил епископ Виссарион. — С этим нельзя не согласиться. И это мы наблюдаем в нашей истории. И потому, скажу я вам, дорогой Павел Михайлович, и наблюдается еще с петровских времен отход так называемой свободомыслящей интеллигенции от церкви. Происходило, да и по сию пору происходит предательство церкви. Вся история русской интеллигенции в прошлом и нынешнем веках шла и идет под знаком религиозного кризиса. А выражается он чаще всего в переходах от страстной веры к страстному безверию. Но, благодарение Богу, ни отступление от церкви, ни государственный гнет не разрушили ее внутренней духовной жизни. И вот еще одно, что мне очевидно и о чем давно хотел сказать вам: художнику русскому не приходит в голову, что его творчество может быть связано с духовным наставничеством.
Столкновение православия с инославием Запада сказалось и сказывается ощутимо, болезненно для русской духовной жизни.
Внутренний духовный спад охватил, скажу я вам, едва ли не все русское православие. А ведь в любое смутное время только церковь и способна сыграть решающую роль в возрождении государства, только ее голос окажется достаточно авторитетным, чтобы предотвратить анархию и объединить русский народ.
Надобно крепить церковь и с тем — государство — вот задача интеллигенции, если она не хочет, чтобы в ней самой была парализована православная мысль и на смену ей пришло латинство, протестантизм или иудаизм. У нас же, вы ясно видите, происходит обособление культуры от церкви. Во времена Алексея Михайловича церковь охватывала все стороны жизни, все области человеческого творчества. После Петра они приобрели автономию. И это и привело к расслоению общества. Ежели ранее, при всем различии общественных положений, по духовному облику своему русские люди составляли однородную массу, то западное влияние разрушило эту нравственную цельность. И немалая вина в том искусства.
В прошлом веке за живописным направлением окончательно закрепилось само понятие искусства. Живопись повсюду заняла главенствующее место. Судите о том по собранной вами галерее.
Благодарение Господу, ныне русская духовность возрождается. В Оптиной пустыни, у старцев, находят люди осмысление своей жизни.
Нам надобно возвратиться к красоте древности, к древнерусской иконе. В ней — чудесный мир глубочайшего вдохновения. Наши предки создали настоящую живопись в самом глубоком ее понимании. Нам надо гордиться не современной, послепетровской живописью, тут мы подражатели, правда своеобразные, на свой лад, но нашей древней иконой, нашей древней живописью. Тут никого нет выше нас.
Епископ умолк, слушая, как в Ипатьевском соборе ударил колокол: раз, и другой, и третий…
Глава XII
ИКОНЫ
Первые иконы П. М. Третьяков приобрел в 1890 году, в Москве, у старообрядца Ивана Лукича Силина. В тот год на выставке, открытой в Российском Историческом музее во время проходившего там VIII Археологического съезда, большую половину экспонатов составляли иконы из собрания H. М. Постникова и И. Л. Силина.