Начал представлять - а какой же он, тот Осадчий? Как на фотографии? Высокий, стройный? Или просто с длинными руками, которые всё время будет прятать под стол? Надо будет его угостить сигаретой, чтобы вытянул руки, показал - не дрожат ли. Возьмёт сигарету? Конечно, сигарета несколько успокаивает, но зато постороннему глазу ещё больше обнаруживает, как человек волнуется, потому что держит её в пальцах, покусывает зубами и будто чаще затягивается дымом. Только всё это имеет относительное значение - ведь волноваться может и невиновный.
Имя человека, его возраст, профессия, семейное положение и ещё - имел ли ранее судебное наказание - вот с чего надо начинать. Протоптанная тропа, но зато надёжная, выверенная опытом. Как говорится - классический подход. Здесь главное - добиться истины!
Прервал мысль телефон. Понял - машина вернулась, и тот, кого ждёт, сейчас предстанет перед ним. Сказал в трубку:
- Вводите!
Выложил на стол листы чистой бумаги, взял красный карандаш: просто, чтобы было что-то в руке. Смотрел на дверь...
Вошёл высокий, согнувшийся мужчина.
- Викентий Сергеевич Осадчий, если не ошибаюсь? - спросил майор и, не дожидаясь ответа, добавил: - Проходите, пожалуйста, садитесь... на стул.
Незаметно следил за тем, как Викентий Сергеевич двинулся, как шёл, как сел. Волнуется - видел Ковальчук, - ноги неуверенные, руки свисли. Взгляд майора невольно упал на его морщины... седые виски - и Ковальчук почувствовал, что ему жаль этого человека. Осадчий совсем не такой, как на фотографии. Тем более не таким он рисовался в его воображении. Вот и размышляй наперёд над первым вопросом! Придумать можно - и даже что-то остроумное. Скажем, спросил бы: «Знаете ли вы, Викентий Сергеевич, что это за стул, на котором теперь сидите?» Оно бы неплохо, если бы попал спросить у виновного, преступника. А если нет - таким вопросом совершит преступление сам.
Ещё раз майор взглянул на лицо Осадчего - на его морщины, седые виски - и отбросил даже официальный тон:
- Как ваше здоровье? - спросил сочувственно.
Осадчий молчал.
Тогда майор пожаловался сам:
- У меня под рубашкой рубец - от ранения, ещё с войны остался - и, знаете, что-то в последнее время...
Прервал майора Викентий Сергеевич:
- Я тоже воевал. Всю войну на фронте - не в тылу. Трусом никогда не был. Так говорите прямо, не успокаивайте меня.
Ковальчук подумал.
- Ну, а если прямо - чего же тогда дрожат ваши руки? От страха?
- От обиды.
- Почему?
- Вы хорошо понимаете...
- Пусть так, - согласился майор - Но кое-что всё-таки попрошу объяснить.
А потом взял ручку и вывел: «Протокол». Осадчий заморгал, потом начал протирать глаза, словно их неожиданно запорошил ветер. Майор выждал:
- Расскажете сами, или спрашивать? Вы знаете, о чём идет речь.
- Почему бы не знать?
- Так вот.
- Но у меня с Наташей ничего не было. Ни хорошего, ни плохого.
- Может быть, что-то и было. Вот скажите: вы дарили ей что-нибудь?
- С какой стати?
- Никогда ничего и не подарили?
- Я не хотел, но Олимпиада, жена моя, начала пилить, и однажды, ко дню рождения купил...
- Драгоценное ожерелье?
- Торшер. Тогда они с Павлом как раз получили квартиру.
- А ожерелья ей не дарили?
- Разве она мне дочь?
- И не дочь, и не невестка, знаю: сыновья у вас неродные.
Кстати, и в согласии вы с ними не были.
- А что - мне от этого приятно?
- Неприятно, правда, - согласился майор Ковальчук и после какой-то паузы выложил на стол наган.
- Вы, наверное, знаете эту штуку?
- Не тот ли? Старого Москаленко?
- Вы были с ним знакомы?
- Недолго, всего год. Это был очень добрый человек, даже удивительно тихий...
Теперь уже Викентий Сергеевич овладел собой, говорил спокойно, как человек, до конца уверенный в своей правоте.
Действительно ли невиновен - размышлял тем временем Ковальчук, - или умеет так держаться? Бывает, преступник более волевой по своему характеру, чем следователь, которому приходится распутывать преступление. Но наигранное, притворное спокойствие - не совсем долговечно.
Заметил:
- Это очень хорошо - иметь чистую совесть. Но в жизни бывает всякое. Вот например... - положил перед Осадчим новенькую фотокарточку.