Тогда-то он и увидел Гаюсова.
Сначала, правда, ему и в голову не стукнуло, что человек в докторском халате и с забинтованной головой может быть врагом. Другое дело, если б он крался, пригибаясь и оглядываясь, от инфекционного корпуса, — тогда и сомнений не было б. А этот совсем не таился, бежал в открытую, смело, с револьвером в руке. Явный военврач.
— Эй, товарищ, — окликнул его Михаил, но тот продолжал бежать, широко раскидывая руки. Что-то очень-очень знакомое почудилось Ягунину в этой его манере.
— Товарищ, держись вдоль ограды! — крикнул он вслед уделяющемуся белому пятну. — Никого не подпускай!
И тут-то в памяти Ягунина и всплыло: пустынный пляж, черная поблескивающая вода и фигура прихрамывающего человека, который убегает от него и вот так же разбрасывает руки.
Нет уж! Теперь Михаил не станет кричать ему «стой!», как в тот раз. Откуда силы только взялись: хоть до конца и не верил он в такое счастье — поймать Гаюсова самолично, Ягунин ринулся вслед прямиком через клумбы и замечательные розовые кусты и, когда впереди засветлела спина, на бегу дважды выстрелил в нее.
Что-то белое — то ли халат, то ли человек в халате — упало под дерево, и тотчас оттуда — вспышка, грохот, и пуля свистнула возле уха. Ягунин присел — и вовремя: через секунду опять полыхнул огонек. Теперь Гаюсов стрелял уже не с земли, а из-за дерева: вспышка была выше, а визжание пули раздалось точнехонько у Михаила над головой.
Брошенный халат лежал на аллее, и Гаюсову, одетому в темное, было куда легче в ночной дуэли с чекистом, гонявшимся за ним в нательном белье. Зато не было у него ягунинской безусловной уверенности в успехе, ягунинского радостного азарта и оптимизма. Затравленный волк бывает страшен, и, огрызаясь, готов на все, но он обречен.
Нервы Гаюсова сдали: он стал стрелять на бегу, посылая пулю за пулей в мелькающего среди кустов и деревьев преследователя, пока, наконец, вместо выстрела не послышался сухой щелчок курка. Ах как проклял он себя в этот миг за то, что для удобства прихватил револьвер, а не маузер! Отшвырнув оружие и уже ни о чем не заботясь, — стреляй, проклятый чекист! — очертя голову Гаюсов бросился к стене. Подпрыгнув, он уцепился за ее верх и стал подтягиваться. Все выше, и вот уже Гаюсов подбородком коснулся края и, закинув руку, обнял ею всю толщу стены…
Пуля, ударившая возле шеи, выбила фонтанчик кирпичных брызг. Гаюсов зажмурился и попытался было занести ногу на стену, как вторая пуля шлепнула с другой стороны — и тоже близко от шеи.
— А ну, слезай к чертовой матери! — услышал он запыхавшийся, почти мальчишеский голос. — А то третью — в башку!
Все еще вися на стене, Гаюсов повернул голову. Света луны и звезд было вполне достаточно, чтобы в босом, щуплом парнишке с забинтованной рукой, в кальсонишках и нижней, разорванной до пупка рубахе он узнал ненавистного чекиста, который, словно рок, преследует его. Он разжал пальцы и рухнул на землю, как мешок с тряпьем.
— Ну что, Гаюсов? Свиделись, сволочь?! — с ненавистью и ликованием сказал Михаил Ягунин, не сводя револьвера с переносицы врага.
И почувствовал, что слабеет. Что еще секунда-другая, и ноги его подкосятся, а сознание уйдет. «Надо стрелять, а то опять удерет», — замедленно подумал он, силясь нажать на спусковой крючок, но пальцы уже не подчинялись…
На ходу щелкая затворами, вдоль стены с шумом и хрустом топали к ним чоновцы. «Вот и ладно», — теряя сознание, еще успел подумать Ягунин.
6
Допрос Ольшанской Белов начал тут же, в госпитале, он не хотел дать ей опомниться и собраться с мыслями. Сейчас, когда за окном ординаторской все еще продолжалась беготня, мелькали огни переносных фонарей и раздавались крики и команды и несколько раз стукнули выстрелы, Нина Дмитриевна готова была выложить все, что угодно.
— Жить! — бормотала она, трясясь, как в ознобе. — Хочу жить… Все равно как, только жить, жить, жить!..
Она хватала мокрыми от слез руками ладонь Белова, сжимала ее, порывалась целовать.
— Спрашивайте… Я скажу все, что знаю. Только, умоляю вас, обещайте мне жизнь! Умоляю!..
— Кто главный?
— Павловский… Александр Владимирович Павловский… Его настоящая фамилия Станкевич…
— Где его сыскать?
— Он живет… Боже мой, забыла… Сейчас, сейчас… Ильинская, двадцать шесть, со двора…
Ольшанская уткнула голову в кулаки, плечи ее содрогались от рыданий. Потом она подняла голову, глаза ее были безумны.
— Я ни при чем! — закричала она пронзительно. — Это они виноваты, они! Я не хотела, я все расскажу… Значит, так, он… Он — это Виктор Русаков… он втянул меня… Он воспользовался моим чувством… Негодяй! Я не хотела пускать их в госпиталь, я сопротивлялась, клянусь вам! Он заставил… Я любила его…