— Скоро свадьба?
Январев еще обворожительнее заулыбался.
— Скоро. Переживем трудный месяц май и… А потом — в отпуск, к морю.
— Куда? — уточнил Осипов ревниво.
— В Крым.
— Ва-а! Какие там горы? Какое там море? В Мартуни поедете, на Севан. Мама вас как родных встретит! Знаешь, как моя мама готовит? Пальчики оближешь!
«От одного запаха сыт будешь!» — восторженно подтвердил сирели Армен и украдкой вздохнул.
Приглашение растрогало Январева:
— Спасибо, дружище…
— Потом обязательно спасибо скажешь! Я для вас специальный маршрут составлю, свадебный! Армению, Абхазию, Грузию — весь Кавказ увидите!
Январев счастливо поулыбался, потом вдруг сказал с грустью:
— Какой мне после отпуска маршрут предстоит, вот этого еще и писарь не знает.
— Какой писарь?
— Переводить меня будут.
— Почему?! — горячо возмутился Осипов. Так хорошо сработались за три года, подружились. — Зачем?
— Для пользы службы.
Когда офицера отправляют на новое место службы, скажем, из Иришей в Ленинград, из Ленинграда на Чукотку — с повышением, с понижением, — в приказах всегда одно пишут: «Для пользы службы».
— Для пользы?! Да ты здесь… Да разве служба в Иришах — халва с орехами?
— Напомнил, — опять высветился ямочками Январев. — Одну минуту!
Он сходил к машине, вытащил что-то из полевой сумки и, возвратившись, сказал, как мальчишка мальчишке:
— Закрой глаза, открой руку.
Осипов ощутил на ладони гладкую холодную тяжесть.
— Теперь смотри! — с тихой гордостью разрешил Январев.
В руке Осипова лежал немецкий бомбовый взрыватель.
— Выхолостили, чистенький внутри, как скорлупа без ядрышка, — не столько успокоил, сколько похвалился Январев.
На Осипова взрыватель не произвел впечатления: всяких штучек навиделся в Иришах.
— Ты номер, номер посмотри!
На нижнем ободке корпуса были выдавлены две цифры.
— Сорок, — спокойно прочел Осипов.
— Сорок! — непонятно заликовал Январев. — Заветный!
Как Осипов сразу не вспомнил! Январев же столько раз рассказывал. Из огромного множества фашистских бомбовых взрывателей самые опасные под номерами 3, 17, 24, 40, 57, 67, 70. Номера дали немцы, а разгадали секрет каждого взрывателя наши. Разгадали ценою ранних седин, увечий, жизней…
Старшему лейтенанту Январеву выпала участь обезвреживать и эти, заклейменные. Все, кроме сорокового.
«Сразиться еще с «сороковым», — размечтался как-то Январев, — и — законченное высшее пиротехническое образование!»
«Будь он проклят! — ответил тогда Осипов. — Ты и без смерти номер 40 ученый сверх меры!»
Надо было поздравить с блистательной и трудной победой, но Осипов подумал о переводе и опять возмутился:
— Они соображают, что делают?!
— Соображают, дружище. Порядок есть, обязательное правило: не держать нашего брата сапера на активном месте больше трех лет подряд. Привыкаешь к опасности, инстинкт самосохранения притупляется, забываешь осторожность, ну и…
Такие страхи рассказывает, а на лице улыбка.
Осипов покатал в ладонях пустотелую безобидную железку с грозным номером 40.
— Где добыл?
— Ювелирно сработали, — только и сказал Январев. Он окинул взглядом развалины и добавил: — Выполню это последнее задание — и в отпуск, а там переквалифицируюсь в управдомы!
«В управдомы не в управдомы, — подумал Осипов, — никто опытного и мужественного офицера не уволит из армии, но службу подберут другую».
И еще он вспомнил любимую песню Январева:
— Ничего, — серьезно сказал Осипов, — зато на службу, не на войну каждый день жена провожать будет.
— Жениться еще надо! — засмеялся Январев. — Едешь или нет?
Осипов опять отказался.
Январев кликнул сержанта и двоих солдат — Филимонова и еще одного — и укатил на грузовике с красными флажками по бортам и черной угрожающей табличкой на бампере — «РАЗМИНИРОВАНИЕ».
Машину эту знали в Иришах, как знали «санитарку», «летучку техпомощи», как все другие спецмашины.
У школы Осипов встретил учительницу пропавших ребят.
— Добрый день, Армен…
— Отчество не обязательно. — Он предупредительно поднял ладонь и устало улыбнулся. — У вас для меня ничего нет?
Учительница горестно покачала головой.
Покачал головой и Осипов, выпятив слегка нижнюю губу. Привычка эта не красила, но и не портила его лицо, лишь придавала выражение детской беспомощности и доверчивости.