Итак, побег и переход на нелегальное положение.
Это было неизбежно: тот Гриневский, которого мы знаем, – неуправляемый, неуживчивый, конфликтный, вольнолюбивый, – не мог удержаться в уставных рамках военной службы: он воспринимал её как унижение. О глубокой ненависти к армейской системе отношений, выстроенной на истреблении человеческой личности, свидетельствуют ранние рассказы Грина: «История одного убийства», «Слон и Моська». В последнем пьяный офицер произносит такую фразу: «Вас, скотов, берут на службу для чего, как бы ты думал? Ну – родина там… что ли… отечество… для защиты, а? Царь, мол, бог… Те-те-те! Для послушания вас берут, вот что!» Послушание Гриневскому было ненавистно. Его поступки в армии похожи на выходки в школе, с той только разницей, что за те грозили исключение из школы и порка, а за эти – военный суд. Из материалов следствия: «За время служения в батальоне Александр Гриневский вёл себя скверно и совершил несколько серьёзных выходок, из которых помню одну: когда нашу роту повели в баню, Гриневский разделся <…>, повесил на полку свои кальсоны и объявил, что это знамя Оровайского батальона». «Причина побега, очевидно, нравственная испорченность и желание уклониться от службы».
«Нравственная испорченность» (то есть неподвластность уставам и неуставному гноблению) – но не только. Тут в сложносплетённую биографию нашего героя включается ещё одна яркая нить: участие в подпольной революционной деятельности. Когда именно Гриневский связался с социалистами-революционерами (эсерами) – доподлинно не известно. В «Автобиографической повести» Грин почему-то обошёл молчанием трёхлетний период времени от возвращения с уральских приисков до приезда своего в Севастополь в 1903 году. Традиционное для биографий Грина советского времени утверждение, что он, мол, познакомился с эсерами во время солдатчины и там же проникся революционными настроениями, не находит документального подтверждения. Напротив, свидетель по делу Гриневского ефрейтор Пикинов утверждал, что «Гриневский против царя или же против устройства государства ничего не говорил». Скорее всего, с революционным подпольем он вступил в контакт уже после побега из армии: у кого ещё мог получить помощь и поддержку беглый солдат, как не у борцов против существующего строя?
История взаимоотношений Гриневского с эсерами и характер его участия в их деятельности не вполне ясны. Писатель Грин не любил распространяться на эту тему – даже в трудные последние годы жизни, когда всякое упоминание о революционной деятельности могло помочь обрести милость у советской власти. Известно, что он был связан с деятелями революционного подполья Наумом Яковлевичем Быховским, Степаном Николаевичем Слётовым, Наумом Леонтьевичем Геккером. Есть сведения, что какое-то время Гриневский скрывался в Пензе, Симбирске, Нижнем Новгороде; что у старших товарищей по партии существовали планы использовать его для совершения теракта, но потом его признали по складу характера неподходящим для этого рода деятельности. Ему поручают пропагандистскую работу. Он пишет прокламации, участвует в уличных манифестациях, ведёт революционные беседы с рабочими и солдатами, переезжает из города в город: Саратов, Тамбов, Екатеринослав, Киев, Одесса. Всё это известно лишь в самых общих чертах из нескольких не слишком надёжных мемуарных источников. Определённость фактов появляется лишь с осени 1903 года, когда подпольщик-пропагандист по кличке Алексей (он же Долговязый, он же Гасконец) появляется в Севастополе.
Времена наступали тревожные. На Россию надвигалось нечто грозное, манящее и пугающее одновременно. По южным губерниям только что прокатилась мощная волна стачек. В близком будущем предчувствовались, как определит ровесник и тёзка Гриневского поэт Александр Блок, «неслыханные перемены, невиданные мятежи».
Алексей вёл – и не без успеха – революционные разговоры среди матросов Севастопольской базы. Но продолжалось это недолго. Донесли собеседники – рядовые крепостной артиллерии Тимофей Кириенко и Степан Кривонос. При их участии 11 ноября 1903 года на Графской набережной полицией был задержан подозрительный субъект, назвавшийся пензенским мещанином Григорьевым. Паспорт, как выяснилось в участке, фальшивый. Задержанный от дачи показаний отказался, протокол подписывать не стал, «вёл себя вызывающе и угрожающе». При обыске на его квартире была обнаружена революционная литература. Арестованному предъявили обвинение в «речах противоправительственного содержания» и распространении идей, «которые вели к подрыванию основ самодержавия и ниспровержению основ существующего строя». Составили, как положено, описание внешности, из которого мы узнаём, что правый зрачок у него шире левого, на шее родинка, на груди татуировка, изображающая парусный корабль. «Натура, – как сказано в характеристике, – замкнутая, озлобленная, способная на всё, даже рискуя жизнью». Своё настоящее имя он назвал только в конце декабря, после неудачной попытки побега и голодовки.