– Но ты же алхимик… Что Алхимия говорит про демонов? Как возможно, что сбываются предсказания?
– Астрология учит о восьми мирах, а алхимики думают, что для души существуют еще четыре переходных, связующих мира, как четыре гуморальных сока для плоти. Душа же пропитана одним соком – духом, какой меняется: из тверди как лед – в воду, далее – в пар, далее – в эфир. Достигая состояния эфира, дух и душа попадают в божественный мир, где не существует тайн – и тогда люди видят пророческие сны, но откровения могут являться не только во сне. Демоны живут внизу божественного мира и не позволяют духу подняться дальше, к высоте Бога. Если же душа поднимется на самый верх, то и плоть обретет бессмертие и, вообще, чего только не обретет. Но, ты же знаешь, я во всё это тоже не верю.
– Зачем демонам нужны нерожденные дети? Младенцы?
– Про демонов я ничего более не знаю, но вряд ли им младенцы нужны. У них же нет души.
– А если есть?
– Мои наблюдения за Мираной и Ирминой твердо доказали мне, что души у младенцев нет. Кстати! – вспомнил Вьён. – Я черного сыра сварил – надо было отвлечься. Дозреет он через восьмиду, но забери его на днях, прошу, а то он весь подвал занял.
– Конечно, завтра пришлю телегу. А винокурня?
– Нет, только не сейчас, – помотал головой Вьён. – Боюсь… И дом надолго оставлять боюсь. Позднее сахар доделаю. Пока же настроя нет. Извини.
– Да мне-то что? – развел Рагнер руками. – Я переживу. Принц Баро скоро привезет мне талант чистейшего меридианского золота. Я хотел тебе помочь.
Эти слова задели самолюбие Вьёна, считавшего, что это он помогает своими изобретениями другу, а не наоборот. По словам Рагнера, выходило, что для него старания алхимика не имели значения.
– Возможно, принц Баро не прибудет, – саркастически заметил Вьён.
– Только если его корабль потонет и он вместе с ним – и то Адальберти потонет потому, что будет спасать мое золото. Он человек чести, Баройский Лев, герой Меридеи: его слово бесценно, – с почтением говорил Рагнер, не подозревая, что пуще раздражает уставшего и измотанного друга. – И знак двойного единства опять же сделал нас единокровными, родными братьями.
– А почему ты со мной никогда не сцеплял пальцев? – спросил Вьён, заводя себя сильнее. – Принца Баро ты едва знаешь, в отличие от меня.
– Послушай… – едва не застонал Рагнер. – Это единство по пролитой крови, своей и чужой. Надо хоть немного повоевать. Хоть побывать на настоящей битве и не струсить. И братство по крови не дает никаких благ, кроме общения на равных, и то – в свободное от службы время. Зато это долг: прийти побратиму на помощь, отдать свою жизнь за него и прочее… Воины братством не разбрасываются, поэтому знак единства так весом. Как раз сегодня я пожалел, что разбросался им в Орензе, теперь ты… Так вот, двойное единство нельзя ничем прекратить, а простое единство смывают кровью: побратимы сражаются, и победитель отрезает проигравшему руку. Ну, можно только пальцы. Хоть один палец да надо… Но это не по-рыцарски: мелковато, – оттого обычно режут всю кисть. Таков обычай.
– По-рыцарски, – проворчал Вьён. – Вы убиваете и грабите чужие земли, но ни ворами, ни разбойниками себя не считаете…
– Есть большая разница между трофеями и воровством, – начинал злиться и Рагнер. – Вор – это ворон, тот, кто прилетает после битвы и жрет мясо мертвецов, хотя сам их не убивал. А трофеи – это победа, какую ты можешь потрогать, какую заслужил, за какую пролил кровь и в итоге обратил врага в бегство. Думай, что хочешь, но стать рыцарем – крайне непросто, а еще сложнее – быть рыцарем и жить по уставу. Предки такие порядки придумали, и их законы отлично работают уж веками, а этот твой… гумноизм…
– Гуманизм!
– Да, он… Веришь нынче в Бога, говоришь? И я верю! Так вот: если бы Бог хотел, то гуманизм твой уже царил бы на всей Гео, но богоугодный порядок – это неравенство! Неравенство – есть равновесие этого мира!
– Гуманизм не против неравенства. Человечность – это когда сильные помогают слабым, ведь только звери сжирают больных, старых, немощных или слабых. А при войнах именно такие миряне гибнут в первую очередь. Война – это негуманно!
– А убийства?
– Конечно!
– А казни?
Вьён недовольно замолчал.
– Казнь – это неизбежное зло, – пробурчал он. – Казни ту скотину, того зверя. Жестоко казни!
Рагнер похлопал его по плечу.
– Может, когда-нибудь твой гумнанизм и будет нужен миру, друг, но нычне люди чудесно обходятся обычным гумном.
Наконец, в сопровождении брата и Ирмины, появилась Лилия Тиодо. Она иначе убрала волосы: теперь ее чело обрамляла, будто венок, косичка, отчего белокурая красавица напоминала непорочную невесту, но с синюшными тенями под глазами. После приветственных поклонов, Рагнер уступил господам Тиодо место на скамье и пересел на стул с подлокотниками. Адреами, казалось, скучал, а Лилия доверчиво смотрела на герцога Раннора, надеясь только на него, ожидая защиты и справедливости. В это белое утро она выглядела особенно хрупкой. Невольно хотелось верить любому ее слову.