Рагнер прошел в Залу Правосудия через пятую дверь, самую правую от входа в вестибюль. Герцога Лиисемского встречали бы трубами, но герцог Раннор о музыкантах не позаботился, поэтому, приветствуя его, все просто встали и поклонились. Все – это не менее пяти сотен горожан, набившихся в четыре зрительских секции. Рагнеру подали серый шаперон, какой он перебросил через правое плечо, обозначая тем самым власть верховного судьи. Обычный судья носил на плече черный шаперон, а в руке держал черную тонкую трость, стуком какой подытоживал приговор.
Верховный судья сидел боком к горожанам, обычный судья – к ним лицом. Стул-кафедру сейчас занимал Лентас Флекхосог, у его ног уже устроился писарь. Зато, опустившись на скамью под багряным балдахином, Рагнер оказался лицом к кафедре для почетных гостей. Отец Виттанд занял место в самом ее центре, между двумя другими судьями; Вьён, Ирмина, Лилия и Адреами сели справа; Огю Шотно, Соолма, Маргарита и Вана Дольсог – слева. Рагнер невольно усмехнулся, созерцая их всех вместе и чувствуя именно себя подсудимым.
Повернув голову, он разглядел на скамьях в четвертой секции Арла Флекхосога, Сельту и Ксану. Между Антосом Альмондро и его женой Лючией вертел головкой двухлетний малыш – их сын Мигальс. Из-под его красной шапочки выбивались черные кудряшки, по-видимому, доставшиеся ему от красавицы-матери. Белокожая, черноглазая и чернобровая Лючия недвусмысленно пополнела – Альмондро тоже ждали прибавления семейства.
Наконец, к радости измаявшихся зрителей, Лентас Флекхосог снял с головы черный шаперон и перекинул его через левое плечо (если судья был левшой, то носил шаперон на левом плече – у той руки, в какой держал меч, то есть трость для мирского судьи). Двери залы заперли, заседание началось, а стражники привели первого обвиняемого и усадили его на табурет у подиума. Подозреваемые в злодействах появлялись перед судьей в исподнем, включая нательную рубаху, со связанными спереди руками и с петлей на шее, с голыми ногами (даже без обуви) и без головного убора. Первым таким стал высокий и плечистый парень лет восемнадцати, Иаль Ессог, чернорабочий, отсыпавший холм. Он подрался в пивной и убил кулаком местного, с одного удара. Иаль хмурился в пол, пока Лентас, одетый, как всегда, броско, зачитывал его дело, что не требовало разбирательства – парень не пытался отпираться. Мирской закон гласил, что мужчину, единожды и непреднамеренно убившего до своего возраста Страждания, двадцати двух с половиной лет, можно помиловать и лишь стребовать с него взыскание. Огласив об этом, Лентас дал слово вдове. Та встала со скамьи в четвертой секции, подошла к перегородке, оказавшись напротив судьи, – и началось представление. Толстая вдова в течение минут двенадцати вопила, стенала и заламывала руки, требуя серебра на три золотые монеты себе в приданое или того, чтобы убийца сам на ней женился, раз не имеет средств, иначе она помрет с голода. После дали слово убийце – он оправдываться опять не стал, только заявил, что пусть его лучше казнят, но не женят. Вдова заново завыла, что ей не на что жить и казнить убийцу ее супруга нельзя, пока он не выплатит ей уже четыре золотых рона (обиделась). Тогда не выдержал Рагнер – он поднялся и объявил приговор: так как обвиняемый являлся его работником, то вдова получала от управы две тысячи сербров, а сам Ель Ессог, раз хорошо дрался, то был обязан отслужить ему четыре года как воин, да все четыре года четверть жалования отдавать вдове, пока та вдова. Лентас стукнул тростью, завершая разбирательство, после чего любые возражения расценивались как несогласие с волей Суда, и виновных ждало бичевание на эшафоте. Но никто и не думал протестовать. Счастливая вдова вернулась на скамью, с не менее счастливого Еаля Ессога сняли петлю и развязали ему руки. Он встал на колени перед герцогом Раннором и поклялся служить ему все четыре года «в людских совестях да собачьих верностях».
Больше Рагнер не вмешивался и не оспаривал решения Лентаса. Все находившиеся в Зале Правосудия выслушали три дела о драках – пострадавшие требовали денег за свои побитые рожи (иначе их красные, пропитые лица Рагнер никак не мог назвать), долго выступали свидетели со стороны обвиняемых и истцов. У судьи был лист с «ценностью увечий» – синяк стоил два сербра, подбитая челюсть – двадцать, выбитый здоровый зуб – двести или вырванный зуб. Когда сломанная рука или нога являлась орудием заработка, виновный в увечье выкладывал сумму, равную полугодовому жалованию «временноувечного». Дороже всего стоили глаза. За выбитый глаз полагалось взыскание в золотую монету, за «два глаза» ответчика могли лишить всего имущества. Из полученных взысканий только половина денег отходила пострадавшему, а вторую половину забирала себе управа – в наказание обоим драчунам за то, что не смогли договориться без суда.