Благодарные зеленые глазищи источали в сторону Рагнера столь пламенную любовь, что он чувствовал кожей жар. В смешанных чувствах нежности и грусти он улыбнулся Маргарите, после чего наконец посмотрел в голубые глаза Вьёна – кроме боли он увидел в них ненависть, бессильную и оттого огненно-рьяную. А Лилия Тиодо пристально глядела на Рагнера с надеждой, правда, таящей с каждым следующим мгновением. Она не отвела от него умоляющих глаз даже тогда, когда привели обвиняемого – толстого и слабоумного Пролу Шорхога, отвратительного на вид в грязной рубахе и с жирными голыми ногами. Его вели двое здоровяков: один держал высокого толстяка за петлю на шее, другой – за связанные за спиной руки. По зале прокатилась вторая волна охов-ахов – в Суде руки за спиной связывали душегубам, нелюдям, зверям, – тем, кто потерял человеческий облик. Зеваки поняли, что это «он», оживились, обрадовались и приготовились к захватывающему представлению.
Стражники со «зверем» не церемонились – и хотя он не сопротивлялся, мало что из происходящего понимая, его грубо усадили на табурет. Сразу после этого кроткий толстяк вдруг громко замычал, таращась на кафедру:
– О́оё, – слышали все. – Ооё!
Стражники накинулись вчетвером на толстяка, который теперь порывался встать, – они его били и пытались вновь усадить, но тот стал реветь, как медведь, и отчаянно вырываться. Нинно повернул голову к Рагнеру.
– Спокойно, – сказал ему герцог. – Сиди, смотри и радуйся, что не на его месте. И не жалей этого зверя. Он заслужил и побои, и вырванный хер.
– Воды! – раздался среди утихающего рева крик Вьёна Аттсога.
Лилию Тиодо тормошил взволнованный Адреами. В третьей секции свалилась в обморок еще одна дама, а затем раздались крики о помощи из дальней секции, где слушали заседание суда стоя. Лючия Альмондро тоже пила воду из фляги и нервно обмахивала себя другой рукой. Малютка Мигальс хныкал…
Лишь минут через девять в Зале Правосудия навели порядок: всех женщин привели в чувство, Мигальсу дали леденец, а присмиревшего, избитого до крови Пролу Шорхога крепко связали и заткнули ему кляпом рот.
– Заседание начинается, – заговорил судья Лентас Флекхосог. – Прола Шорхог, каков ныне лишен за позор права зваться вольным горожанином Нюёдлкоса, – зачитывал он по бумаге, – обвиняется в четырех преступлениях: в бандитском разбое, в убийствах, каким нет счета, в осквернении чужой плоти и надругательстве над родом. Чтобы назначить справедливую казнь Суд разберет каждое преступление по очереди. Проле Шорхогу отказано в слове для своего оправдания, поскольку ныне он бродяга. Слово получает господин Нинно Граддак, вольный горожанин Элладанна, подданный Орензы и уважаемый кузнец. Так как господин Граддак не говорит по-лодэтски, то его слова будет переводить смотритель замка герцога Раннора, господин Огю Шотно. Но так как господин Шотно тоже не говорит по-лодэтски, то нам с меридианского языка переведет его слова господин Вана Дольсог, вольный горожанин Нолндоса и изобретатель Его Светлости герцога Раннора. Прошу названных господ встать.
Далее все в Зале Правосудия «насладились» рассказом на трех языках о том, как на Нинно напала банда из Нюёдлкоса. Выступили и другие свидетели: градоначальник Нюёдлкоса, хозяин «харчавни» Мерль и два лесоруба, «меридианец» и «бесчувственный», представленные общественности как рыбаки. В итоге верховный судья, герцог Раннор, объявил, что вина в бандитском разбое доказана, ведь сам был свидетелем оному. Обвинение в убийствах тоже не вызвало ни у кого сомнений. О том, что Прола Шорхог кормил свиней людской плотью и губил души меридианцев, эмоционально-сочно и едва сдерживаясь в выражениях, поведали Сиурт, лесорубы-рыбаки и харчевник. Эти истории потрясли ларгосцев, особенно выступление Мерля, какой сам был готов убить «таку свинью как Пролу». Дамы опять пили воду, обмахивались платками или промокали глаза. Когда показали найденные в доме Шорхогов ценные вещицы, среди каких были детские игрушки, тайком смахивали слезы даже мужчины.
Рагнеру казалось, что обвинение в осквернении чужой плоти, самое страшное обвинение из всех, уже доказано, но встал отец Виттанд. Ему, судье и настоятелю храма, Суд не мог отказать в слове. Низкорослый, тщедушный невзрачный священник, тем не менее умел брать власть над толпой – его внутренний огонь зажигал других, его черная пелерина мученика на светло-бежевой хабите не могла не внушать уважения верующим, его тяжелый серебряный крест с сапфиром, ярко мерцавший на впалой груди, сиял не из-за игры света, а из-за глубокого доверия к нему Святой Земли Мери́диан.