— Передайте страже мое повеление: пусть немедленно приведут сюда содержателя корчмы «Заулок» и заодно расспросят всех людей, которые были в корчме позавчера и могли видеть, кто встречался с орком.
Дружинники исчезли. Бурезов проводил их долгим взором, после чего, не говоря ни слова, отошел к стене напротив идолов и тяжело опустился на лавочку для стариков. Безумный взор его метнулся к ликам богов и погас. Здесь, в святилище, использовать магию посмел бы только самоубийца.
— Что теперь скажешь нам, Бурезов? — спросил его Велислав.
— А нужно ли теперь что-то говорить? — ответил тот вопросом на вопрос. — Лучше вы мне скажите… Насколько я знаю, такие чары, какие испытал на себе Буян, может снять лишь маг, их наложивший. Означает ли это…
— Означает! — не утерпел Упрям, у которого перед глазами плыло от пьянящего чувства победы. Сладок ее вкус… — Означает! Сегодня, за час до полудня, Наум вернулся! Он здесь, в Дивном. В башне! Он еще слаб после путешествия, но он вернулся — и тебе больше никогда не добраться до него, слышишь, ты…
— Не надо, Упрям, — тихо-тихо остановила его Василиса.
И Упрям остановился. Проглотил гнев и восторг. Не стал оплевывать поверженного врага. А просто прислонился к стене и понял, что вот-вот упадет. Может, и упал бы, не поддержи его Болеслав с одной стороны и княжна с другой. Победитель и побежденный смотрели друг на друга через святилище и не находили больше слов.
Но у князя еще был вопрос. Он подошел вплотную к Бурезову и проговорил:
— Одно ты должен сказать прямо сейчас. Я желаю знать, что же все-таки двигало тобой. Ты говорил о логике — так в чем она? К чему ты стремился?
Бурезов внимательно посмотрел ему в глаза.
— Я-то? — переспросил он. — Наума свалить хотел и спокойно наживаться на Дивнинской ярмарке.
— Где же твоя логика?
— А нет логики. Есть, говоря другим ромейским словом, гений. Мой гений… Баклу-бей был вначале для меня случайным покупателем. Честолюбивый султанчик. Я начал играть с ним и вскоре обнаружил… одну забавную вещь. Понимаешь, князь, все люди в мире чего-то хотят. Я — власти над умами. Хапа Цепкий — наживы и жизни вольной. Баклу-бей — славы. Орки — Угорье. Бургунды — Готию. Венды — хоть чего-нибудь, лишь бы подешевле. Непряд — хоть чего-нибудь, лишь бы побольше… Все ромейские царства — ослабления, а лучше всего разорения Словени. Ты, думаю, поймешь меня, князь. Это и есть настоящая власть, когда ты ничего не делаешь, а только подталкиваешь людей к мысли, что желания исполнимы. И подсказываешь им, какие желания как исполнить. Султанчик Баклу купил заговоренные мечи, которые Хапа приобрел для него в глухом местечке в верховьях Дона. Потом я подумал, что вести торг через глушь, по старинке, неудобно, и решил подложить свинью дивнинскому Надзорному. И понеслось, и понеслось… — Он горько рассмеялся. — Истинная власть… Хочешь, князь, я скажу тебе, что это такое? — внезапно подался он вперед. — Истинная власть — это кабала! Двенадцать лет кабалы в рабстве у логики, когда все крутится само по себе. Власть — это когда ты бросаешь один камешек с вершины горы и смотришь на обвал. Власть — это когда ты гонишь баранов и громко смеешься, чтобы не думать о том, что сам вынужден идти вместе с баранами по бараньей дороге. Вот что такое истинная власть… Но, согласись, внушительный замысел получился.
— Не соглашусь, — покачал головой Велислав, — Внушительная подлость получилась — это да.
— Ты слеп, князь! — пренебрежительно бросил Бурезов. — Ты не в состоянии даже помыслить о конечной цели моей, а берешься судить о нескольких шагах долгого пути.
— Подлость одинакова во всем продолжении пути, — в тон ему ответил Велислав. — Ты предал всех своих союзников и продолжал бы поступать так и дальше, пока не воцарился в Тверди.
— Слепец! — воскликнул чародей, и на сей раз в усмешке его скользнула горечь. — Что такое твоя Твердь, когда передо мной открывался весь мир? Да, я бы воцарился. Но не в твоей глуши, на границе с дикарями и варварами, а в самой Ладоге!
— Безумие, — отрезал князь. — Чародеи не стоят у власти.
— Конечно, — кивнул Бурезов. — Престол не так надежен, как кажется. Мне хватило бы уютного места у его подножия, а державу я доверил бы другому человеку. Например, Непряду. Что ты так смотришь на меня, многомудрый князь? Знаю, что хочешь сказать: совсем ополоумел Бурезов, жалкого пьянчугу в Ладогу наметил! Ха-ха… Забыл, кем правишь, княже: славяне любят чудесные превращения. Явись пьянчужка Непряд, с моей, разумеется, помощью, нежданным избавителем Словени от напастей — и примет его народ. Как не принять, коли полегли бы на полях сражений и ты, и Владислав Ладожский, и князь Поспатеньки… И почивал бы Непряд во славе, попивая меды сладкие, а я бы из-за спины его вел Словень тяжелой поступью по миру.
На лице Велислава застыло смешанное выражение ужаса и брезгливости. Он не прерывал безумца, однако Бурезов говорил, все более горячась, словно радовался впервые за долгие годы открыто высказаться:
— Ах, князь, кабы на миг вообразил ты, какую великую будущность уготовил я Словени! Всю мощь ее выявить желал… Какая еще держава сумеет править миром? Ромеи замкнулись в себе, Вязань, повторяя путь их Империи, загнивает в самодовольстве. Страны Запада мелки в своем презрении к окружающим — им надо, чтобы все были похожи на них. Страны Востока мудрее, признавая за народами право на своеобразие, но и они считают всех прочих недочеловеками, и обмануть иноверца у них почитается не грехом, а добродетелью! А скороспелые исполины вроде Огневой Орды только и годятся, чтоб всех взбаламутить и упокоиться в пыльных летописях под именем зачинателей войн! И только Словень, дивным образом сочетающая в себе все противоречия мира, способна править им! Под присмотром ока зоркого, направляемая твердой рукой…
Невольно побледневший от этой речи князь изрек, нагнувшись к Бурезову:
— Безумец! Ты называл меня слепым, а того не видел, что все твои замыслы обречены. Величие Словени в том, что не стремится она подмять под себя другие народы. И вовеки пребудет сила ее, ибо никогда не возжелают славяне покорения мира. Потому что славяне, — это правда, — способны на самые великие свершения, но лишь в том случае, если веруют! Уверовать же в твои бредни, к счастью, невозможно…
— Ты так думаешь? — недобро усмехнулся Бурезов. — У меня бы нашлись средства изменить этот недостаток славян. Взгляни на себя. Если бы не болтливость Баклу-бея, ты до сих пор верил бы в то, что я тебе подсказал. Если бы не Баклу… если бы не орк, если бы не княжна… А главное, если бы не этот мальчишка, которого я просто не брал в расчет… Scrupulosus![2]
Уже не споря, лишь покачав головой, Велислав сурово отчеканил:
— Ты останешься в подвале святилища, в кандалах, до тех пор, пока чародеи не доставят тебя в Ладогу для суда. Стража! Сковать этого человека.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
За столом ужинали трое: Упрям, Нещур и Буян. Они сидели в спальне Наума, предоставив столовую оставшемуся на всякий случай десятку ласовичей. Ошуйник Болеслав не стал полностью снимать охранение: Бурезов сказал, что после ночного боя нечисти у него в услужении не осталось, но никто ему, ясное дело, на слово верить не собирался.
Буян за столом еще чувствовал себя неловко. Время от времени ему приходило на ум, что он смотрит на бывшего хозяина с собачьим обожанием, и тогда он хмурился, морщил лоб, кривил губы и вообще старался показать свою обособленность. Но потом расслаблялся, и лицо его становилось обычным лицом доброго человека, склонного к молчаливым размышлениям.
С трудом верилось, что это тот самый пес, который еще недавно ругательски ругал Упряма, и Наума, а также все светлое и доброе, что есть на свете, включая саму мысль кого-то перевоспитывать. Собственно, Упрям, памятуя некоторые высказывания пса, сто раз бы усомнился, прежде чем вернуть ему человеческий облик. А вот учитель ни минуты не колебался. И как только прозрел в ядовито злословящем волкодаве этого степенного мужчину? Но на то он и Наум, учитель. Знает: когда, кого и в кого превращать.