По определённым причинам я не мог просить помощи у родителей, поэтому надо было самому придумать, где достать денег.
Как ни горько было расставаться с книгами и музыкальными дисками, но делать нечего: пусть подержанные и уценённые, в комнате без компьютера и телевизора только они и представляли какую-то ценность. Перед продажей, на прощание, я решил прослушать все диски: надев наушники, лёг на татами и ткнул кнопку воспроизведения на плеере. Включив голубой вентилятор из секонд-хенда, я изредка ходил на кухню выпить кружку воды из-под крана.
Впервые пришлось пропустить университет, но вряд ли кому-то было делом до того, что я не пришёл. Да что там, вряд ли кто-то вообще заметил моё отсутствие.
Аккуратно сложенные диски один за другим перебирались из правой от меня стопки в левую.
Стояла летняя пора, мне было двадцать лет, но, как говорил Поль Низан, я бы никому не позволил утверждать, что это лучший возраст.
Предсказание Химэно: «Летом, через десять лет, с нами случится что-то очень хорошее, и тогда мы оба подумаем: как хорошо жить на свете!» — не сбылось. По крайней мере, в моей жизни ничего хорошего не было и не предвиделось.
Иногда я спрашивал себя, что сейчас делает Химэно: в четвёртом классе она перевелась в другую школу, и с той поры мы больше не встречались.
Я ждал, что всё будет совсем иначе. Если подумать, оно и к лучшему, что так сложилось: Химэно хотя бы не наблюдала, как её соперник, переходя из средней школы в старшую, а из старшей — в университет, медленно, но верно превращается в унылую посредственность.
Но можно сказать и по-другому: если бы в средней школе моя подруга училась вместе со мной, то я бы избежал нынешней участи. Её присутствие не давало мне расслабиться — в хорошем смысле этого слова. Она не упускала случая посмеяться, когда я допускал промах, и чуть не плакала от досады, если я был на высоте, — кто знает, не это ли напряжение заставляло меня стремиться к лучшим результатам? За последние годы у меня вошло в привычку задаваться этим вопросом и сожалеть о прошлом.
Интересно, что подумал бы десятилетний мальчик, моя прошлая ипостась, взглянув на себя нынешнего?
Диски я прослушал за три дня; оставил только самые любимые, а остальные затолкал в бумажный пакет. В другом пакете уже лежали книги, и, взяв оба, я вышел на улицу. В ушах звенело, когда я шагал по дороге, — казалось, что неровный стрёкот цикад раздаётся прямо у меня в голове.
Впервые я переступил порог букинистической лавки год назад, через пару месяцев после зачисления в вуз. Тогда я ещё толком не знал города, поэтому заблудился и бродил по улицам целый час, понятия не имея, где нахожусь. Зашёл в какой-то переулок, поднялся по лестнице и наткнулся на эту самую лавку. После не раз хотел снова туда сходить, но не смог отыскать, а попытки выяснить, где она находится, заканчивались ничем: я постоянно забывал название. Так сложилось, что я натыкался на неё только случайно — будто дорога к лавке появлялась и исчезала по чьей-то прихоти. Лишь в этом году я наконец начал ориентироваться в городе и теперь находил лавку сразу.
Перед магазинчиком успели расцвести ипомеи. По привычке я окинул взглядом полку с самыми дешёвыми книгами, убедился, что ни одну из них так и не купили, и прошёл внутрь. В лавке было темно, пахло старой бумагой, а откуда-то изнутри доносились звуки работающего радиоприёмника.
Я кое-как протиснулся в узкий проход и окликнул хозяина лавки. Из-за стопки книг появился сморщенный старик и посмотрел на меня с усталым и несколько раздражённым выражением на лице. Человек этот никогда не улыбался посетителям своего магазинчика и даже во время покупки упирался взглядом куда-то вниз и еле слышно сообщал цену книги.
Сегодня, однако, было не так. Едва я сказал, что хочу продать свой скарб, он вдруг поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. На лице его читалась эмоция, похожая на удивление, и, пожалуй, на его месте я бы отреагировал похоже. В конце концов, такие книги не продают, даже если они зачитаны до дыр, и тот, кто более-менее разбирается в литературе, вряд ли поймёт желание расстаться с ними.
— Переезжаешь, что ли? — спросил он неожиданно ясным голосом.
— Да нет, не в этом дело.
— Тогда… — Он окинул взглядом стопку принесённых книг. — Зачем же так? И не жалко тебе?
— Видите ли, на вкус бумага не очень, да и питательной ценности никакой.