В президиуме был прокурор области, председатель областного Госгортехндазора и второй секретарь обкома партии, который начал с того, что партия взяла курс на снижение травматизма и т. д. и т. п. То же продублировал и Госгортехнадзор, прокурор молчал. Наступила пауза, и стало ясно, что кому-то нужно что-то сказать из зала, поэтому все стали бросать взгляды в мою сторону. Пришлось встать и с места сказать, что мы, заводские работники, и сами подвергаем себя опасности больше, чем сидящие в президиуме, и травмируемые работники нам ближе, чем им. Так что не нужно вопрос уводить в сторону — мы не против партии и не против снижения травматизма, мы против неправосудного осуждения наших товарищей, и в нашем письме внятно написано именно об этом. Я задал тон ответов, и после меня начальники цехов довольно дружно поддержали это требование. Было видно, что от этого напора президиуму стало не по себе — он действительно убедился, что коллектив в этом вопросе сплочен. Второй секретарь подвел итог совещанию ничего не значащим повторением слов о заботе партии, и совещание закончилось как бы ничем. Но!
Но прокурора города сняли с должности, а Госгортехнадзору «всунули по самое не могу». И ситуация изменилась коренным образом — прокурорский беспредел полностью прекратился, и я даже не помню ни одного случая осуждения наших работников после этого нашего письма.
Интересно сравнение: почему у меня во времена студенчества с коллективным письмом ничего не вышло, а на заводе получилось? Тут два важнейших момента, которые всем, кто пробует бороться за людей, нужно понимать.
Во-первых. В институте цель моего первого письма, по сути, не очень волновала тех выпускников, кого я просил это письмо подписать, поскольку все они были уверены, что устроятся там, где хотят, и без распределения, более того, их подпись под письмом могла им навредить. А в данном случае все начальники цехов были, безусловно, заинтересованы в том, чтобы не быть осужденными без вины.
Но еще более важным является другое. В первом случае я был лично заинтересован в цели письма и поэтому был уязвим: про меня легко было говорить, что Мухин, сукин сын, за государственный счет окончил институт, а теперь не хочет отдать свой долг и отработать там, где нужны специалисты — в Казахстане. И, дескать, поэтому он воду и мутит. А в данном случае, хотя осуждали и начальников цехов, и специалистов, но главный удар прокуратура и Госгортехнадзор наносили по мастерам и начальника смен, посему у нас, начальников, подписавших письмо, была прочная позиция людей, действующих во благо общих интересов. Если говорить в принципе, то наше письмо нельзя было свести к нашим личностям. Это надо понимать очень четко: повторю, ваш противник не должен иметь возможность свести дело, за которое вы боретесь, к дефектам вашей личности, то есть не должен получить возможность утверждать, что будь на вашем месте другой человек, то и дела не было бы. И в конфликте Друинского и Топильского это надо помнить в первую очередь.
Я описал один прием того, как можно было ломать противостоящую тебе силу — прямо через партийные органы. Но можно было выйти на них еще более эффективным способом — через прессу.
Многие читатели, надо думать, считают, что раз сегодня автор, к примеру, Мухин может говорить в газете «Дуэль» или в своих книгах о чем угодно, скажем, о том, что Ельцин сдох в 1996 году и вместо него были двойники, то это и есть свобода слова. Но разве в СССР люди не могли говорить свободно о чем угодно? На кухне. Не могли орать во всю глотку: «Долой Брежнева!»? В лесу. Могли. Да, — скажете Вы, — но на кухне и в лесу их слушали несколько их товарищей и все.
А кто сегодня слышит «Дуэль», кроме ее читателей? Велика ли разница в слушателях, чтобы так радоваться? Те, кто сегодня так радуются, не понимают сути свободы слова — нет и не бывает свободы слова без ОБЯЗАННОСТИ СЛУШАТЬ!
И именно нынешние «демократы» подменили эти понятия, именно при них в прессе началась болтовня ради болтовни, именно при них государственные органы получили право не реагировать на то, что пишет пресса. «Демократы» уничтожили в СССР обязанность слушать и этим уничтожили свободу слова. До них было не так. Да, действительной свободы слова и тогда не было, но обязанность слушать — была! Так вот мой личный пример использования прессы для борьбы с тогдашними «сильными мира».