Тяжело смотреть на ту, которая всегда смотрела с высока, гордо подняв голову.
В этой комнате так тихо и впервые Кетрин Пирс не в силах обладать со своим внутренним страхом, оглядывается назад, к спасительной двери, а из влажных, от волнения, рук ускользает стеклянная бутылка, которую моментально подхватывает Клаус, отпустив ее руку, да и не мог он позволить, чтобы пятна вина испортили дорогой и старинный ковер, а для Пирс это было сигналом к бегству, тому, что нужно спасать себя, пока тот не погубил ее, так почему та замерла в нескольких шагах от своего злейшего врага и смотрит прямо в глаза.
Всплеск алых капель не отразиться на черном платье Пирс, а вот на темно-оливковой майке Клауса Майклсона явно останутся алые пятна.
Только она не знает, что даже в тусклом свете он сумел рассмотреть еще не высохшие
слезы на ее щеках и думает, что его брат обязательно бы восхитился столь прекрасной печатью и смятением столь гордой и сильной женщины, которая всегда остерегалась чувств и эмоций.
Только тяжело смотреть на него такого отчаявшегося и бесконечно утолявшего боль в алкоголе, думая, что так лучше, что поможет. Но оба ведь знают, что это тянет на самое дно. Со стороны всем кажется, что Клаус просто Клаус, наслаждается выпивкой и отдыхает, сидя в кресле у камина, как всегда плюет на семейные узы, рисует в своей мастерской и сжигая картины, убивает для развлечения и переживает за любимую и единственную дочь. Но такая эгоистичная тварь, как Кетрин Пирс знает, что каждую минуту его одолевает, подкашивает печаль, по венам течет отчаянье, даже боль уже добралась до самого сердца, чтобы каждую секунду пронзать его острыми и тончайшими иглами.
— Я хотел сказать, что мне плевать, — начинает Клаус передавая ей бутылку вина, что удивило Пирс. — Даже если вы с моим братом не вместе, мне плевать, потому что мы семья и так будет всегда и навечно. Это дом моей семьи, а значит и моего кровного племянника, а его матери пусть и такой эгоистичной стервы, которую я готов разорвать на мелкие кусочки, прямо сейчас, найдётся место и защита в моем доме и сердце, пусть и очевидно, что ты не заслуживаешь любви и причинила моему брату лишь боль.
— Ложь…
— А есть то, о чем ты не смогла солгать?
Есть то о чем, не может солгать искусная лгунья Кетрин Пирс и Клаус Майклсон увидит это, когда та коснется его висков. Увидит темно-алую кровь, прикованного к стене убитого мечом мужчину.
Увидит юную девушку, которая не в силах даже пошевелиться, бросается к телу матери.Охватить дрожащими руками белую, окровавленную хлопковую ткать ночной рубашки матери. Она же сильная и сумеет сдержать пытающейся вырваться из глубин крик. Только шок увиденного сменяется опознанием того, что вся ее семья мертва по ее вине.
Бледная, по щекам текут слезы, стиснув зубы выдавливает из себя некую смесь болгарского и английского языка "Мама", "No" теперь уже нет смысла сдерживать себя, ведь ее слез никто не увидит. Имеет права рыдать на холодной груди самого родного человека однажды подарившего ей жизнь и оберегающего от всего дурного в этом мире. Слабой была Катерина Петрова, а вот Кетрин Пирс никогда не позволит чувствам и эмоциям взять над ней власть.
Отшатывается от нее, натыкается на железные прутья ограждающее пламя камина. Нет, он не вскрикнет от боли и жара пламени, но теперь знает в какой момент она сломалась и как горит ее душа.
Об этом она не сможет солгать.
— Я как-нибудь извинюсь за это прекрасное убийство.
— Они были не виноваты и если желал мстить, то мстил бы только мне.
Только Клаус Майклсон знает, как ее ломет одиночество, в груди что-то сдавило, по телу удар тока, а после внутри неописуемая слабость скрутила и все, что ты испытываешь — ненависть. Знает от чего так пусты глаза Кетрин Пирс. Знает, ведь сам столько столетий чувствовал подобное, как сильна ненависть, желание скрыться ото всех и вернуть утраченное.
Знает от чего так больно.
Знают, что есть шанс на светлое чувство, заключающееся в крепких объятьях, искренней улыбки сквозь слезы. Сколько столетий Кетрин Пирс и Клаус Майклсон ненавидели друг друга, желали убить и растоптать, поставить на колени и просто уничтожить, чтобы сейчас тот наплевав на все, бросив бокал в камин, заключил в свои крепкие объятья ту, что причинила столько страданий ему, ведь никогда не забудет, то как сбежала с лунным камнем и тем сам обрекла его на ожидание снятия проклятия еще на пять столетий.Но можно ли осуждать за простое желание жить? Выбирала ли она путь скрытия и крови? Была ведь милой крестьянской девушкой верящей в любовь, пока ее не накрыла тьма. Брюнетку рвет изнутри от этих объятий, ведь перед ней мертвая семья и кровь, ужас застывший на лице и мертвый отец прикованный у стене мечом, дрожь в ногах подкашивает и ей бы сбежать, ведь и так настрадалась, но увы, она не может освободиться от объятий, что давят грудину до хруста и треска костей, и если бы Кетрин Пирс нуждалась в поддержке, то затянула бы корсет туже, а не оказалась в объятьях давнего врага. Свет люстры плавит сетчатку глаз Пирс, до слез, или это слезы счастья и признания ошибок прошлого?