Майклсоны не привыкли ждать слишком долго, не разбрасываются пустыми словами и угрозами. Успокоится только когда ее семью оставят в покое и кому, как не Женевьев знать это.
Разнесет здесь все стены склепов и такие ценные человеческие останки, могильные плиты, цветам повелит увянуть, кусты подождет взглядом, да в добавок, с наслаждением будет наблюдать за всем огнем и разрухой, с ядовитой ухмылкой на лице.
— У тебя глаза отца, — ведьма протягивает ей руки, помогает подняться. — Они согласны.
Хоуп и не сомневалась на такой исход. Кровь и пыль. Видит за Женевьем толпу теней умерших. Вздрагивает от прикосновения к ее плечу. Не осталась одна, выдыхает, глаза верят в то, что рядом с ней стоит Винсент Гриффет. Он бы точно одобрил ее поступок, как и русоволосая женщина — Эстер. В этой битве у собравшихся за спиной Хоуп Майклсон: вампиров, оборотней, вампиров, одна цель — мир и покой.
Не в силах пошевелиться, на несколько секунд покрывается серыми венками.
— Что ты хотела сказать моему отцу, — последнее, что спросит у Женевьев обессиленная Хоуп, прежде чем упасть на землю.
— Что мне жаль, — произнося ответ женщина улыбнется.
Марсель Жерард перепуган, давно бросил ее обув в сторону, не знал куда себя деть, бьет кулаками куда-то в магический барьер не подпускающий его к входу.
В отчаянье.
Зубы сжимает, сердце колет при виде Хоуп. Ее кровь засохла на лице, в руках клинок, еле передвигает ноги, в голове все смешалось, не помнит, как очнулась в холодном поту, у могильного камня с ее именем.
Бросается к Хоуп, говорит и говорит, что та не вслушивается в его слова, предложения. Ей бы побольше воздуха в легкие набрать, не потерять сознание.
Боль можно перетерпеть, особенно ради победы. Глупой была или нет, не слушая родителей и Марселя, упрямство и упорство отца сейчас не важно.
Все уходит: мертвые прятаться в мире предков не нарушая границ мира живых, люди, чье сердца еще бьются в груди, разворачиваются, отгоняют технику, после приказа Марселя, не правильно это переступать грань и тревожить покой мертвых.
Туман над кладбищем рассеивается.
— Я в порядке, — наконец-то говорит та. — Они согласились, меня не тронули, у меня была защита. Я видела Винсента. Теперь в городе будет мир. Я же ведьма Майклсон и ничего не боюсь.
— Тогда тебе было семь, а сейчас все серьезнее, Хоуп, это опасные игры, — причитает тот.
— Моя семья всегда получает желаемое, — прикусив засохшую губу.
— Тебе нужно привести себя в порядок, в машине есть салфетки, вода, — предлагает он. — Я помогу.
— Да, если помнишь, нас все еще ждут дети, - проговаривает она.
— Предлагаю отпраздновать, что все живы, караоки батл, что думаешь? - склонив голову, подняв ее обувь с земли.
— Черт, я точно проиграю, - закрывает лицо руками.
Эта ночь никогда не закончится,
И тебе не хватает терпения,
Я дарю тебе одиночество,
На стекле в твоем отражении.
Звери — Говори.
Вечером ужин, традиционная история для Хоуп перед сном, за что Хейли еще больше ненавидит долгие и унылые вечера в этом доме, но хотя бы Клаус привел себя в порядок, умылся и переоделся, перебил запах алкоголя мятой, терпким мужским одеколоном.
Хоуп сложно привыкнуть к дыму, тусклому свету плавящихся свечей. В ее комнате мало что изменилось, с момента ее рождения, только добавились семейные фотографии на полке, косметика на туалетном столике рядом с веточкой шалфея и лаванды, на зеркале висят бусы, что та собирала после каждого Марди Гра, несколько ритуальных ножей, французское окно в пол, рядом белая, стеклянная входная на балкон.
Хейли, сидя на краю постели дочери, пытается распросить о поездке в Лос-Анджелес, о праздновании Дня Рождения, пусть они и провели полдня вместе, будя занятыми раздачей печенья, стаей, но Маршалл интересует абсолютно все, что связано с любимой дочерью, никаких секретов, на что Хоуп отвечает, что Давина заботилась о ней, что из страностей у нее была красная ванная, что вечеринка была шумной и веселой, Роман вернется уже завтра вместе с Ребеккой и она будет рада видеть их в городе, называемом домом, с радостью выслушает мнение тети, о том идет ли ей черная помада, обменивается хитрой улыбкой и взглядом с сидящем у ее постели отцом, на деревянном, резном, пошарпанном стуле восемнадцатого столетия, который, как кажется Хоуп, может сломаться, рассыпаться в любую секунду.Майклсон сжимает руки в замок, на несколько секунд отворачивается к французскому окну смотря на свое отражение. У него нет планов, на ближайшие месяца черыре. Марсель не смог не рассказать ему о прездке на кладбище, поступке Хоуп, украденном клинке, ритуале. Клаус Майклсон заслужил право знать правду.