— Прорвали! А? Может, прорвали! — шептал Одноухий. — Танки жмут сюда.
Старик не ответил. Даже если и прорвали наши фронт, все равно танки сюда не поспеют. Он вылез из ямы, тяжело опустился на бугорок рядом с Одноухим, прикрыл глаза отрешенно и устало. С горечью подумал, что в этот раз шибко не повезло — чужая земля на могилку досталась, чужая сторонка.
Старик открыл глаза, скользнул взглядом по близкому кладбищу за каменной низкой стеной. Железные кресты, прямые как штыки гранитные надгробия, дорожки, посыпанные чистым песком. Холодное чужое кладбище. Вспомнил свой деревенский разгороженный погост с покосившимися деревянными крестами, среди которых бродят козы, где лежат в могилках отец, мать, деды и прадеды. Думал, и он будет лежать со своими. Не довелось…
А Синеглазый стоял, опираясь на лопату, и все смотрел и смотрел в синее небо, и видел свою окающую, светлорусую и ясноглазую Владимирщину. Там, в березовом звонком лесу, на зеленых полях, на окраине древнего Владимира, там, где дома с резными наличниками и расписными ставнями, прошло его детство. Мальчишкой любил он удить щурят на тихой Нерли возле железнодорожного моста. Оттуда хорошо видна церковь Покрова — белокаменное древнее чудо. Стоит она среди заливных лугов под тихим медлительным небом ополья. Он бегал с мальчишками к церкви, заходил в прохладные стены, и детские голоса гулко отдавались от купола. Мальчишки кричали, стараясь переорать друг друга, и церковь гудела как колокол. И казалось — безымянная пражизнь подает свой голос из глубин ушедших веков. Кожу колол мороз радостной жути, и мальчишки торопились выбежать на солнце, к синей воде, заросшей кувшинками, к старому руслу Нерли.
Когда он стал старше, то любил смотреть в чистое небо, на зеленые поля, уходящие мерными валами вдаль, в неясную голубизну горизонта, на золотые купола владимирских храмов. И в такие минуты рождалось в груди что-то необъяснимое, тревожно-сладкое, хотелось обнять родную землю, припасть к зеленой груди ее и плакать светлыми очищающими слезами. Отец и мать, оба врачи, говорили, что в нем рождается поэт, и спрашивали, не пишет ли он стихи. Он стыдился признаться, что пишет. Они не знали и о том, что теплыми летними ночами он тайком вылезал в окно из своей комнаты и ходил к Нерли, к ее лунным плесам и сидел там в одиночестве у тихих вод до рассвета, прислушиваясь к ночным неясным звукам, смотрел, как падают звезды, и стихи рождались сами собой. Но он не читал их даже Наташе, в которую был влюблен с седьмого класса.
Тогда в пустом классе на переменке, зажав уши, зубрил он урок по истории, когда в класс легко вбежала Наташа и встала в проходе между рядами. Черные глаза ее сияли, вся она светилась в весенних солнечных лучах, бьющих в окна. Наташа показалась ему даже выше ростом. «Тебе нравится?» — спросила она. Он не понял вопроса. «Ну туфли? Они мне идут, правда?» И он увидел красивые туфли на высоком каблуке и только тогда понял — почему она стала выше ростом. «Это Зойкины. Все девчонки меряют. Мне как раз. Не жмут. — Она не смогла удержать счастливого смеха. — Тебе нравится?» Он не успел ответить, как в класс с шумом ворвался Димка, нахальный парень с дерзкими насмешливыми глазами. Он с одного взгляда оценил обстановку и, расхлябив рот в понимающей ухмылке, сказал Наташе: «Конечно, нравишься, будто сама не знаешь. И когда мы вас в загс поведем, жених и невеста?» Наташа вспыхнула, крикнула: «Дурак!» — и выбежала из класса. А он вдруг понял, что да, Димка прав, Наташа давно уже ему нравится.
Однажды всем классом пошли в золотой сентябрьский березник за Нерль по грибы. Там мальчишки не столько собирали грибы, сколько рисовались перед девчонками, лазали по деревьям, прыгали, орали, всячески хотели показать свою удаль, поразить соклассниц. Он же отстал от всех, шел с неясной грустью, мечтал о чем-то туманном. Голоса соклассников становились все глуше, таяли в лесу. Внезапно из-за березы вышла Наташа. Он вздрогнул. Она смущенно улыбнулась и сказала: «Я заблудилась». Они пошли по золотому, пронизанному солнцем лесу, глядели в синее небо, молчали, улыбались друг другу и краснели. Ходили так, пока не начали аукать соклассники. Они не пошли на их зов, наоборот, углубились еще дальше в чащу. С того дня они стали неразлучны. Их сначала дразнили, просмеивали, а потом вдруг Димка заявил во всеуслышание: «Если кто еще тявкнет про них, будет дело иметь со мной!» И показал всему классу кулак. Мальчишки не хотели иметь дело с кулаками Димки, а девчонки давно уже прониклись уважением к любви соклассников.
Весной на лужайках за последними домами города было много желтых одуванчиков. Будто золотые блестки светились они в молодой траве. Здесь он сплетал Наташе венки. Она надевала венок и становилась принцессой.