Ложье было плевать на его сына.
— Ну хорошо, пусть будет пять-шесть месяцев. Живи где хочешь, в какой угодно трущобе, но обзаведись хотя бы телефоном.
То же самое вроде бы говорил ему сегодня и Гурвич? Удивляет ли его такое совпадение? Ему надо было бы дождаться автобуса, что вполне было возможным в это время. Минутой больше, минутой меньше — это уже ничего не изменит, все равно будет волноваться Кэй.
Кэй…
Как по-разному звучит это слово сейчас и два-три часа тому назад, или еще раньше, утром, или в полдень, когда они обедали вдвоем, сидя друг против друга, и забавлялись, глядя на физиономию маленького еврея-портного, которому Кэй решила доставить, не говоря от кого, роскошного омара.
Они были так счастливы! Имя Кэй, как его ни произноси, приносило ему столько успокоения.
Он сказал свой адрес шоферу. Ему показалось, что небо стало совсем черным, угрожающе нависло над улицами. С хмурым видом он откинулся на сиденье. Он был сердит на Ложье и на человека, похожего на крысу, но не знал, стоит ли ему сердиться на Кэй. Вдруг, в тот самый момент, когда такси остановилось и он еще не успел принять должный вид, подготовить себя к встрече, чтобы вновь вступить в круг их любви, как он увидел ее. Она стояла с потерянным видом у края тротуара и, задыхаясь, выкрикивала:
— Наконец-то, Франсуа! Иди скорее… Моя Мишель…
Потом без всякого перехода заговорила от волнения по-немецки.
Атмосфера в комнате была тяжелой, и всякий раз, как он выходил на улицу, Комбу казалось, что становилось все темнее, хотя освещение было таким же, как обычно.
Он спускался и поднимался три раза. В третий раз вернулся около полуночи. С его пальто стекала вода. Лицо было холодным и влажным, потому что на улице вдруг хлынул проливной дождь.
Разговор о телефоне, об этом злополучном телефоне, преследовал его сегодня весь день. Даже Кэй и та сказала в сердцах, ибо не могла в этих обстоятельствах владеть собой:
— Как же так получилось, что у тебя нет телефона?
Энрико собственной персоной заявился к вечеру и принес телеграмму. Еще одно совпадение, ибо он пришел примерно в то самое время, когда Комб входил в бар «Ритца», испытывая чувство вины. Если бы только он вернулся сразу же, как обещал…
Он не ревновал на этот раз. А может быть, все же Кэй плакала у него на плече и он рассыпался в утешениях?
И другое совпадение. Накануне, когда они ходили за покупками по кварталу, Кэй вдруг сказала:
— Надо было бы, вероятно, оставить мой новый адрес на почте. Я, конечно, не могу сказать, что у меня большая переписка, но понимаешь…
Дело в том, что она все время пыталась не давать ему повода для малейшего укола ревности.
— И я должна была бы дать его и Энрико. Если письма придут по адресу Джесси…
— А почему бы тебе ему не позвонить?
Им тогда и в голову не могло прийти, что это сыграет такую важную роль. Они вошли в кафе, как тогда, в прошлый раз. Он увидел, что она начала разговор. Губы ее шевелились, но слов не было слышно.
И он совсем не ревновал.
А Энрико на следующий день пришел забирать свои вещи из спальни Джесси. Он обнаружил почту для нее и для Кэй. Была там также и телеграмма для Кэй, принесенная за сутки до того.
Поскольку телеграмма пришла из Мексики, то он решил сам занести ее Кэй. Он застал ее в комнате, она готовила ужин и была в халате бледно-голубого цвета, делающим ее похожей на молодоженку.
«Мишель тяжело больна Мексике — тчк — Можете, если нужно, получить деньги поездки коммерческом и промышленном банке. Ларски».
Он не просил ее приехать, предоставляя ей свободу действий. Предвидя, что у нее может не оказаться денег, он холодно, но корректно сделал все необходимое.
— Я даже не знала, что он привез девочку в Мексику. В последнем письме, которое я получила четыре месяца тому назад…
— В последнем письме от кого?
— От дочери. Она, как видишь, пишет мне нечасто! Я подозреваю, что ей запрещают и она пишет тайком, хотя и не признается в этом. Ее последнее письмо пришло из Венгрии, и она мне ничего не писала о возможной поездке. Что же с ней? Легкие у нее, в отличие от меня, крепкие. Мы ее показывали в детстве самым крупным профессорам. Франсуа, а вдруг это несчастный случай, а?
Зачем он пил все эти аперитивы? Когда он принялся ее утешать, ему было стыдно за свое дыхание, ибо она не могла не почувствовать, что он сильно выпил. Он отяжелел и погрустнел.
Еще до того, как он вернулся, какая-то тяжесть придавила его плечи, и он никак не может до сих пор ее стряхнуть.