— Сумасшедшая любовь, — но ему удалось встретиться с глазами Эсме всего на мгновение на слове «любовь».
Она опустила взгляд на цветок и почувствовала, как это слово распускается в ней подобно бутону, словно солнце коснулось ее, и она подняла свои лепестки к нему, чтобы вобрать в себя его тепло. Она улыбнулась, покраснела. Том увидел и, охваченный внезапным всплеском безграничной смелости, наклонился.
В темных закоулках памяти Эсме сохранилось воспоминание о поцелуе. Она отчетливо вспомнила Михая в снегу, голого, с обнаженными клыками. Этот поцелуй вызвал древние страсти, которые бог пытался стереть, и Эсме вспомнила давление этого поцелуя и даже вспомнила запах той черной реки. Но тот поцелуй принадлежал кому‑то другому. Поцелуй Тома, напротив, не был страстным.
У Эсме даже не было времени, чтобы закрыть глаза и поднять лицо, чтобы встретить его губы, которые в итоге промахнулись. И все же поцелуй состоялся. Пусть неуклюжий и скоротечный, но он принадлежал только ей и Тому.
Том отпрянул и уставился на свои руки, подавленный собственной смелостью.
Сердце Эсме забилось быстрее. Она осторожно протянула руку и переплела свои пальцы с его. Всю обратную дорогу по Бёдкейдж Уолк они держались за руки. Не сговариваясь, они пошли до дома Эсме окружным путем, чтобы как можно дольше не размыкать рук, а после задержались у двери в дом к Эсме, не желая расставаться.
Со временем Том научился целовать Эсме в губы, но его поцелуи оставались все такими же нежными, и он все равно краснел каждый раз, когда видел ее. Может ли он быть родственной душой, с которой она будет делить отпущенные ей века, еще предстояло выяснить. Они были всего лишь детьми, Эсме была ребенком, ребенком, которым Мэб не позволили быть. И это было мило. Эсме была счастлива, и все же ее не покидало тянущее ощущение, фантомная боль, что она потеряла часть себя. Иногда в мгновения тишины, чувство утраты полностью завладевали ей, подобно тому, как болят руки матери, в которых нет ее дитя, лишь пустота.
Ей минуло пятнадцать, а Мажарин так и не явила себя.
Михай стал похож на привидение. Он часами сидел на крышах и церковных шпилях, предаваясь воспоминаниям прошлого. Мимо его застывшей фигуры проплывал туман, а с волос порой стекал дождь. Птицы игнорировали его и занимались своей жизнью на крыше, иногда даже на несколько минут усаживались на него, пока он не понимал, что происходит и не стряхивал их.
А потом наступил зимний вечер, когда небо было беззвездно‑черным и холодным, как плоть Друджа. Он прислонился к каменному шпилю, уткнувшись подбородком в грудь. И вот он услышал шелест крыльев и что‑то тяжелое опустилось ему на колено. Он дернул коленом, чтобы спугнуть птицу, но та лишь крепче взмахнула крыльями, чтобы удержать равновесие и вцепилась крепче в его одежду. Михай поднял голову, чтобы посмотреть на что это за птица такая. Его глаза расширились от удивления. Это не были ни голубь, ни ворона. У него на колене сидел орел с распростертыми крыльями, когтями толщиной с пальцы, голубыми и бледными как лед глазами. У него на шее висел амулет из лунного камня с привязанным к нему локоном с рыжим локоном, который Королева Друджей когда‑то давно отрезала от волос Мэб.
Все в Михае напряглось, сжалось и замерло, его сердцебиение, дыхание, его истерзанная и угасающая надежда. Он просто смотрел на орла, а тот смотрел в ответ. Прошло мгновение, прежде чем Михай вышел из оцепенения и начал что‑то соображать. Орел еще раз взмахнул крыльями и сложил их.
Он ждал.
Прошло более пятисот лет с тех пор, как Михай прошептал Друджу, чтобы тот вернулся в человеческую цитру, но он все еще помнил те слова. Правда они застряли у него в горле, когда до него дошел смысл происходящего. Королева Друджей не обращалась. Никогда. Она не меняла человеческого облика. Она не вверяла свою судьбу и тело капризам других Друджей. Эта цитра была даром ему. Ее жертвой.
Михай судорожно вздохнул и приготовился произнести древние слова. Он поднял руки. Они дрожали. Даже после всех этих столетий его руки помнили изгиб тела Мажарин, вес и тепло ее тела, и когда она мерцала перьями своей орлиной цитры, он был рядом, чтобы поймать ее.
От автора
Мое долгое увлечение замечательным стихотворением Кристины Россетти «Рынок гоблинов» привело к картинам, маскам гоблинов и, как бы между прочим, адаптации для театра в Стэнфордском университете! Теперь это превратилось в историю, которая мне доставила большое удовольствие, пока я ее писала. Аналогично вышло и с моим увлечением британскими раджами, представлениями об аде в других культурах. Я нашла семена вдохновения в древней персидской религией зороастризма, но только семена. Я не филолог, поэтому с легкостью ухватилась за самые лакомые кусочки истории и знаний, чтобы построить нечто новое, причем только те части, которые взбудоражили мой разум.
Некоторые читатели могут задаться вопросом, почему в «Пикантных мелких проклятьях» в Аду оказываются невинные дети и даже младенцы. Ответ заключается вот в чем. Я исходила из своего понимания концепции ада и рая индийцев, которая не так проста и однозначна, в ней нет деления на черное и белое, как в иудео‑христианских религиях. Невозможно было охватить все, но я опиралась на идею о том, чтобы попасть в рай душе нужно долго трудиться и быть требовательным к себе, прожив отпущенное ей время в добродетели. «Ад», который вписывается в этот цикл реинкарнации, здесь не только место наказания для нечестивых, но и место, где происходит трансформация души, ее перекраивают там. И через это должен пройти каждый, даже невинный. Более того, Яма — не дьявол, но бог судейства, а огонь — место очищения.
В зороастризме слово «Друдж»* означает противоположность «Аша», которая является истиной и порядком Божьего творения; «Друдж» — хаос и обман. В зороастризме есть понятия о демонах, но демоны Друджи в рассказе — полностью мое творение. Очень весело было грабить мертвый авестанский язык, чтобы изобрести язык для Друджей, но если так случилось, что вы говорите на мертвом языке, пожалуйста, простите мне эти вольности. Я была как сорока, собиратель блестящих вещиц: сказок, мертвых языков, странных народных верований, увлекательных религий и многого другого.
Прим. переводчика:
*Аша и Друдж
В основе этического учения зороастризма противопоставление двух понятий: Аша и Друдж.
Аша (aša— из *arta) — это закон вселенской гармонии, истина, правда, добро (отец Аши — Ахура Мазда).
Друдж — это антитеза Аши, буквально: ложь, разрушение, деградация, насилие, грабёж.
Все люди делятся на две категории: ашаваны (приверженцы Аши, праведные, те, кто стремится нести миру добро) и друджванты (лживые, несущие миру зло). Благодаря поддержке Ахура Мазды праведные должны побеждать Друджей и мешать её приверженцам губить мир.