— Вот как? Старик.
— Да, пожилой. Но я с некоторых пор, понимаешь, перестала обращать внимание на его возраст. Что еще? Внешность у него самая обычная. Ты по сравнению с ним красавец…
— Не надо, — оборвал я.
— Но когда он оперирует, — просветленно продолжала она, — он бог. За пять месяцев работы в госпитале у него не было ни одного летального случая. Позавчера он оперировал двенадцать часов. Сам Бурденко похвалил его в одной из своих статей…
— Ясно. Прекрасный хирург, будущее светило. А дальше?
— Что дальше?
— Он любит тебя?
— Не знаю. Нравлюсь, наверно.
— И тебе этого достаточно?
Она вдруг покраснела:
— Прости, но это уже не твоя забота.
— Значит, все впереди?
— Да, впереди, — резко подтвердила она и, не глядя на меня, сказала: — Будь счастлив, я пошла!..
— Подожди! — я вскочил с пола и загородил собой дверь. — Одну я тебя не пущу!
— Ах вот что тебя пугает!.. Иди ложись спать: ничего со мной не случится.
— Ты думаешь, они с тобой в пятнашки играть будут? — зарычал я. — Да за каждый из твоих орденов они тебя всем скопом…
— Чудак, — неожиданно мягко отозвалась Таня, — неужели ты думаешь, что я им живой дамся?
Она легким движением руки поправила полевую сумку. Там в одном из отделений лежали трофейный «вальтер» — подарок иптаповцев — и две лимонки.
— Послушай, — твердо заявил я, — я провожу тебя только до первой попутной машины с солдатами. Все. Если ты против, чтобы я провожал, я пойду следом…
— Хорошо. Я подожду во дворе, — примирительно сказала она.
— Где угодно! — буркнул я и стал одеваться. Через несколько минут я был готов. Взял автомат, вышел во двор.
Таня стояла у калитки и внимательно следила за какой-то букашкой, которая беспечно путешествовала по ее рукаву… Не ушла, ждала. Знала, что я все равно пойду следом.
— Ты уже? — удивилась она.
— Долго ли умеючи, — неожиданно для себя ответил я пошлейшей дежурной фразой. — Я сейчас. Только сбегаю предупрежу дежурного по части…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Оставив позади село с его хатками, садами, огородами, мы двинулись вдоль узкоколейки. Последний состав прошел по ней, наверно, еще до войны. Во всяком случае, я не заметил каких-либо свежих следов деятельности человека. Запустение было полное: рельсы заржавели, шпалы прогнили, полотно заросло травой.
Километра через три перед нами появился такой же запущенный и забытый разъезд. Будка путевого обходчика зияла черными провалами окон с выбитыми стеклами. Наружная штукатурка местами осыпалась, и ржавые потеки поднимались по стенам до самой крыши. На уцелевшем неизвестно с каких времен огородном пугале почти не осталось тряпья. И валялось старое, просматриваемое насквозь эмалированное ведро…
Вскоре мы свернули в лес. По примеру разведчиков я перевесил автомат на правое плечо стволом вперед. Из такого положения я мог в любую минуту открыть огонь.
Таня шла позади по другую сторону дороги. Двигались молча, потому что все было сказано и никакие слова уже ничего не могли изменить. Точнее, почти молча: изредка мы все-таки переговаривались… О чем?.. То она, видя, как я утопаю в грязи, говорила: «Иди сюда, здесь суше!», то я. Но, как ни трудно было шагать, каждый старался держаться своей обочины и только, когда грязь становилась неодолимой, переходил на противоположную сторону.
По меньшей мере прошел час, как мы были в пути, а еще не появилась ни одна машина. И не только попутная, но и встречная. Над дорогой висела глухая давящая лесная тишина, которую нарушало лишь чавканье наших сапог. И где-то вдалеке, возможно в нескольких километрах, стоял ровный, едва слышный шум моторов: на смену одним фронтовым дорогам, вконец разбитым, разъезженным, затекшим жидкой грязью, приходили другие — еще гладкие, не расхлябанные, но такие же недолговечные и обреченные.
Вчера, по словам Тани, когда она проходила здесь, дорога была как дорога. То есть не совсем: и грязи хватало, и машины буксовали. Но, шагая по обочине, она даже не очень запачкала сапоги. Однако не прошло и суток, как все это превратилось в реку неподвижной, стоячей грязи, зажатой между деревьями.
Судя по всему, здесь ночью прошло целое танковое или механизированное соединение — корпус или бригада. Все, что еще не затекло грязью, хранило глубокие следы гусениц…
После того как мы вошли в лес, Таня не раз предлагала мне, чтобы я вернулся. Но я лишь отмахивался, хотя тоже понимал, что бандеровцы вряд ли устроят здесь засаду. В их распоряжении было несчетное множество удобопроходимых, просохших, нераскисших лесных и проселочных дорог. И едва ли найдется одна из них, на которую в течение дня не ступила бы нога какого-нибудь бедолаги — солдата или офицера. Так что выбор у них был большой. И необязательно, чтобы вершить свои подлые дела, лезть в грязь…