— Никто, ни один человек не знал об этом, — вскинул голову Олег Борисович.
— Зато теперь все знают, — заметил Горячев.
— Посмертно!
— Да и живи он сейчас, все одно не тронули бы.
— Теперь — да!
— А и раньше тоже.
— Я уважаю Афоню. Он самый добрый человек на этих берегах. Но в текущей политике он… вот!
И Олег Борисович постучал костяшками пальцев по скамеечке.
— С чего это вдруг? — усмехнулся Горячев. — Вроде бы одни и те же газеты читаем? Одно радио слушаем?
— Все равно… вот!
— Доказал.
— О нем пишите только хорошее!
— Артист! — кивнул головой Горячев.
— Да, я был артистом, — неожиданно подхватил Олег Борисович. — Я сыграл двадцать ролей!
— И в кино, говорят, в каком-то снимался, — заметил Горячев, отказываясь от дальнейшей пикировки.
— Кино — ерунда. В кино каждый — актер!
— Мариш! — снова позвал Аркадий: разговор становился все интересней.
Но она даже головы не подняла.
— Запомните, мой друг, — Олег Борисович положил руку на колено Аркадию: — Только театр — колыбель таланта.
— А вы долго были актером?
— Три года! Три лучших года! Но был съеден бездарями.
— Как съеден?
— Как омуль. Раз — и нет! Прекратил свое существование.
— А потом?
Бывший актер покосился на Аркадия и торжественно произнес:
— Пришел к этим славным и простым людям. Как Жан-Жак Руссо. С ними я оттаял душой! Приложился сердцем к этой упоительной и первозданной красоте!
И ни словом о своем официантстве. Как будто его и не было.
Маришка возвращалась, держа перед собой букет из оранжевых цветов. Лицо ее сияло. Еще издалека она крикнула:
— Мальчики, посмотрите, какая прелесть!
Аркадий выжидательно смотрел на жену — ей все в диковинку: и цветы, и камни, и рыбаки.
— Афанасий, как называются эти цветы?
— Саранки! — ответил тот.
— Как?
— Са-ран-ки!
— Почти саранча. Такие красивые и так некрасиво называются, — она даже слегка расстроилась, замедлила шаг.
— Их можно и по-другому назвать.
— Ну и как же?
— Царские кудри.
— Это уже лучше. Даже — хорошо!
Она вытянула из букета золотисто-желтый цветок.
— А это кто?
— Надо поглядеть, — ответил Горячев.
Цветок и впрямь был прекрасен. Его золотисто-желтые лепестки окаймлялись по краю черным бархатом. Из узкого горлышка выглядывали темные бусинки тычинок.
— Знаешь, он рос один, — сказала Маришка мужу. — Один во всем лесу.
— Так уж и один, — усмехнулся Аркадий.
— Нет, правда, я обошла все кругом и больше не нашла!
— А зачем тебе больше? Что бы ты сейчас с ними делала?
— А просто посмотреть на них нельзя?
— Вот черт! — досадливо проговорил Горячев. — Где-то я видел их. И никак намедни. Все поросло ими.
— Ох и красиво, наверно! — протянула Маришка.
— Прямо как ковер… Постой-ка, вроде бы в этом леску! — Горячев даже встал. — Ну да, за теми деревьями.
— Это далеко отсюда? — живо спросила Маришка.
— Да нет, тут рядом.
— Вы покажете мне?
— Можно…
Маришка встала, спросила Аркадия:
— Ты пойдешь?
Аркадий уже готов был сказать «да», как вдруг поймал на себе внимательный взгляд бывшего актера, выражавший откровенное любопытство. Ах вот что у того на уме! И он ответил Маришке, удивленной затянувшимся молчанием:
— Нет, я еще не закончил разговора с Олегом Борисовичем.
— Пойдемте, Афанасий! — сказала она.
И тот с обычной, видимо перенятой у кого-то, обходительностью пропустил ее вперед и двинулся следом.
Олег Борисович подмигнул Аркадию:
— Ох и любят бабы Афоню!
— Что? — Аркадий даже растерялся от неожиданности.
— Вот и ваша знакомая уже неровно дышит к нему.
— Откуда вы взяли? — тоскливо спросил Аркадий.
— Так видно же!
Продолговатое лицо Олега Борисовича блестело от удовольствия. Как будто все женщины, о которых зашла речь, любили не Горячева, а его — бывшего актера и бывшего официанта.
Аркадий быстро отвел взгляд.
И вдруг услышал осторожное:
— А она кто вам, простите? — И на его колено легла рука с толстыми и короткими пальцами.
Теперь ответ мог быть только один. То есть любой, кроме правды.
— Товарищ по работе.
— А я уж было подумал…
— Хороший товарищ!
— Главное — не жена, не любовница и не дама сердца, — и Олег Борисович снова подмигнул.