— Афоня тоже хорош! — вздохнула Юзя.
Аркадий уже и слышал, и не слышал. Покачнувшись, он ухватился за дверь. Она скрипнула и приоткрылась. В комнате наступила тишина.
Не оглядываясь, Аркадий вышел из стана…
Еще несколько минут назад он на что-то надеялся. В нем гремел, как в той грустной и забавной песенке, «надежды маленький оркестрик под управлением любви». Настоящее казалось мрачным, но поправимым.
И вот сейчас поставлена последняя точка. Большая и жирная. Жаль только, что он не понял это вчера или, на худой конец, сегодня утром. Чего стоила одна горячевская куртка на ее плечах. Или морской бинокль, в который она неотрывно смотрела вслед Горячеву. И не мешало бы призадуматься над странным поведением красавца бригадира: с чего это вдруг он стал таким обходительным? И почему другие рыбаки отводили взгляды в сторону?
А он, Аркадий, вместо того чтобы смотреть правде в глаза, дал волю фантазии и сам поверил в нее.
Только теперь он понял: не надо было возвращаться!
В прихожей что-то загремело. Послышалось чертыханье. Вскоре дверь распахнулась, и на пороге показался бывший капитан. В руке у него была знакомая миска с омулями и хлебом.
— Ваша?
— Да, — смущенно ответил Аркадий и взял миску.
Николай Иванович, придержав на нем мрачновато-внимательный взгляд, вернулся в помещение.
Аркадий растерянно смотрел на миску.
И все же он не должен пороть горячку. Достаточно того, что он натворил вчера. В конечном счете, пока это только пересуды. Даже если оба вышли ночью, ничего с уверенностью сказать нельзя. Прежде чем оборвать последнюю нить, он обязан поговорить с Маришкой сам.
Из глубокой миски на него глядел остывший Маришкин завтрак. Вот и предлог для встречи…
И опять — в который раз! — та же тропинка, те же камни, тот же обрыв. Казалось, он только тем и занимается эти два дня, что носится вверх-вниз по склону. Ему уже известны каждый кустик, каждый извив дорожки.
Вот сюда Маришка свернула, привлеченная какими-то камешками…
Вот здесь она собирала их и пела…
Вот отсюда она спросила Горячева, что за самоцвет у нее в руке…
Вот с этого выступа Аркадий помог ей взобраться на обрыв…
Скамейка уже была покрыта опавшими листьями. Как мало потребовалось времени, чтобы она приняла заброшенный запустелый вид.
Аркадий повернул к вчерашнему леску. Он твердо знал, где искать Маришку. Им двигала та необъяснимая и слепая уверенность, которая дается только или очень счастливым, или очень несчастным в любви людям.
Он не сделал и полсотни шагов, как увидел жену. Она по-прежнему не смотрела в его сторону, хотя наверняка слышала шаги: громко трещал под ногами валежник, похрустывали листья бадана. Возможно, она не уходила потому, что уже не видела в этом смысла. Аркадий подошел к ней.
— На, поешь, — сказал он, протягивая миску с омулями.
Она обернулась и с иронией произнесла:
— Какая забота!
— Это они прислали, — растерянно сообщил он.
— Даже смелости не хватает, чтобы присвоить себе чужую инициативу, — зло сказала она.
— Да, не хватает… Все равно поешь!
Она отвела руки за спину.
— Можешь отнести обратно!
— На еду не обижаются, — повторил он слова матери, запомнившиеся ему с детства.
— Вот как? А на остальное?
— Мариш! — он рванулся к ней. — Ну прости меня! Я не знал, что творил!
— Уходи, — сказала она.
— Я прошу тебя, скажи, что произошло?
— Что? Многое.
— Значит, то, что они говорят, — правда?
— А что они говорят? — вдруг встрепенулась она.
— Не догадываешься?
— А мне плевать, что они говорят! — И скомандовала: — А теперь можешь уходить.
— Скажи! — Аркадий схватил ее за тонкие и худые плечи. — У тебя было что-нибудь с ним? Говори, было?
— Было! Было! Было!
Он отпустил ее.
— Не верю.
— Не веришь? — она неожиданно захохотала. — Не веришь? Ах ты, Фома неверный! Было, было, — почти ласково добавила она.
Пошатываясь, Аркадий побрел к оврагу.
С каждым шагом им все больше и больше овладевала апатия. Незаметно он очутился на берегу. Присел на камень, который мог вызвать, но не вызвал никаких воспоминаний. Миску поставил рядом на землю.
Сидел и бездумно прислушивался к плеску волн. Все кругом — и небо, и горы, и озеро — принадлежало вчерашнему дню. Ничего не переменилось. Даже облака сохранили свои очертания.
Время остановилось, потеряло смысл…
Сколько прошло времени? Час? Два? Или всего несколько минут? Солнце скользнуло за деревья, прижатые к воде полуразрушенными скалами. Ближе всех к Аркадию была старая-старая лиственница. Своими мохнатыми старушечьими лапами она накинула на него ветхую дырявую тень…