На часах было уже двадцать пять девятого: через тридцать пять минут начнутся занятия. Все равно не успеть. Да и большого желания идти на первую лекцию не было.
Зато вторая лекция обещала быть интересной. Читал ее уже немолодой доцент, несколько потрепанного вида богатырь, с каким-то особым смаком и значением произносивший каждое слово. Иногда он входил в раж, и под ударами его кулаков едва не рассыпалась кафедра. В эти моменты он не очень стеснялся в выражениях, и студенты и студентки прямо-таки обмирали от удовольствия. На прошлой лекции он не оставил камня на камне от Зощенко. Сегодня та же участь ожидала Анну Ахматову. Но для Ипатова и Зощенко, и Ахматова отошли теперь на задний план: все казалось пустяком по сравнению с предстоящим свиданием на одной из лекций.
Шло время — полчаса, час, а Валька все не появлялся. Будь они одни в квартире, Ипатов, не задумываясь, отправился бы на его поиски. Но была еще нянька, от которой вряд ли укрылось невольное прегрешение гостя. Так что оставалось единственное — незаметно уйти. Что и было сделано с немалыми ухищрениями.
К тем, кто опаздывал на лекции, доцент относился снисходительно. Вернее, просто не обращал внимания. Возможно, ему виделись огромные толпы на площадях, где все неподвижно и в то же время находится в движении, где приход и уход одного или нескольких человек так же незаметны, как появление и исчезновение на лесных тропах одного или нескольких муравьев. Зная о таком либерализме грозного доцента, Ипатов не стал дожидаться перерыва, хотя до звонка оставалось всего десять минут, вошел в аудиторию. На него обернулся какой-то студент. Доцент, читавший в это время с возмущением и брезгливым выражением лица чьи-то стихи, даже не посмотрел в сторону вошедшего Ипатова. А тот, поискав быстрым взглядом Светлану и не увидев ее поблизости, сел на кончик скамейки. И снова огляделся: за соседними столами ее тоже не было. Неужели, как и Валька, не пошла на лекцию?
Низвергнув Ахматову, доцент одним щелчком покончил и с ее эпигонами, которые делали все, чтобы завести нашу славную поэзию в болото самовыражения и упадничества. Бывшим фронтовикам и бывшим десятиклассникам нравилось, что на их глазах рушились дутые литературные авторитеты. Были Зощенко и Ахматова, и нет их! Интересно, чья следующая очередь? По плечу Ипатова легонько постучали. Он резко обернулся. Ему подали записку. Лектору? Нет, адресовано ему, Ипатову. Он быстро и нервно развернул ее. Незнакомым — легким и четким — почерком было написано одно слово: «Привет!» Кровь прилила к лицу. Он посмотрел назад, и его взгляд заскользил по уже примелькавшимся лицам однокурсников. Тогда он привстал и тотчас же увидел Светлану. Она сидела за спиной какого-то верзилы и позевывала в кулачок. Ипатов на том же листке бумаги написал: «Привет!!!» Целых три восклицательных знака. Записка заметалась от одного ряда к другому в обратном направлении. Вскоре она вернулась с ироническим вопросом: «Как со здравием?» Ипатов ответил: «Лучше не бывает. И вообще, на седьмом небе — от щелчка по носу!» На это последовало: «Могу повторить!» Ипатов, не растерявшись, ответил: «Когда?» Но в этот момент раздался звонок. Студенты заерзали на своих местах. Кое-где захлопали откидные сиденья. Но доцент даже бровью не повел. Сейчас он волтузил какую-то молодую поэтессу, которая во всеуслышание заявила о своем желании принадлежать любимому мужчине. И не фигурально, как у классиков, а физически, то есть в смысле прямой интимной близости. Естественно, тут все забыли о звонке и навострили уши. И вдруг доцент томным голосом спросил:
«Кажется, был звонок?»
Несколько голосов неохотно подтвердили это.
«Может, поработаем без перерыва? Я вас чуточку раньше отпущу?»
Робкие возражения курильщиков потонули в хоре одобрительных возгласов.
«Итак, забыты скромность и стыд, искони присущие русской женщине…» — продолжал доцент.