— Что такое?
— Василий вас кличет, — загудел боцман. — Шел я мимо, а он из рубки выскочил: «Дойди до корреспондента в шестой каюте, зови ко мне, скажи — челюскинцев сняли…»
— Какой Василий?
— Ну, Литвинов же, радист!
Сунув ноги в валенки, я в три прыжка очутился на палубе. Величественное зрелище утренней зари, разгоравшейся на горизонте, не задержало меня. «Неужели спасены, спасены все?» — билась радостная мысль. А рядом с ней — другая, расхолаживающая: «На Чукотке происходят исключительные события, а я не сумел улететь из Хабаровска и, конечно, не мне придется рассказывать о них читателям…»
Рванув ручку массивной двери, я вбежал в радиорубку.
— Спасены? Сколько? Где они? Кто летал?..
Старший радист Василий Литвинов смотрел на меня, саркастически улыбаясь. Прижимая наушники и ритмично раскачиваясь на стуле, он словно следовал тактам передававшейся из эфира мелодии и не торопился с ответом.
— Вы меня приглашали за чем-то, товарищ Литвинов? Впрочем, быть может, вам хотелось пошутить?
Я сделал шаг к двери, но радист сбросил наушники и, опередив меня, преградил дорогу.
— Не сердитесь! Люблю я разыгрывать, — быстро проговорил он. — Хотелось, знаете, посмотреть, как корреспондент будет реагировать… Теперь — шутки в сторону: Молоков и Каманин вывезли из лагеря пять человек. Вот запись уэлленской передачи…
— Больше никаких вестей?
— Чуть не позабыл: в лагерь прилетел Слепнев, у него какое-то происшествие с машиной…
Седьмого апреля Маврикий Слепнев перелетел из Уэллена в Ванкарем.
— Погода есть? Быстро разгрузить машину! — торопил пилот, готовясь стартовать в лагерь. — Посадите в кабину восьмерку ездовых собак.
Пловучий лагерь в этот день находился в семидесяти трех милях от ванкаремского аэродрома. На тридцать шестой минуте полета Слепнев увидел дым лагерных костров. Лыжи «Флейстера» коснулись поверхности льда, но неожиданно изменили направление, и самолет уткнулся в торосы; порвались стяжки. Механики тотчас принялись за ремонт, а Ушаков со Слепневым ушли в лагерь; они были здесь первыми людьми с Большой Земли после Ляпидевского.
— К нам летят еще Каманин и Молоков, — сообщили им челюскинцы.
На горизонте показались две черные точки. Они быстро росли, превращаясь в бипланы. Летчиков встречали восторженно: после стольких ожиданий — три самолета за один час! Молоков пригласил в кабину трех полярников. Каманин, летевший со штурманом Матвеем Шелыгановым — двух. К вечеру пятеро челюскинцев очутились в Ванкареме. Слепнев и Ушаков остались ночевать в ледовом лагере — «Флейстер» должны были исправить к утру.
Вот какие события прервали мой сон на рассвете восьмого апреля. Весь день я провел на петропавловской радиостанции, передавал в Москву подробности полетов Каманина, Молокова и Слепнева.
В то же утро пароход «Киров» доставил из Владивостока на Камчатку почту и московские газеты. Просматривая их, я нашел свои корреспонденции, посланные телеграфом три недели назад из Хабаровска. В предвидении будущей встречи с челюскинцами я собрал для них комплект «Правды» за январь, февраль и двадцать дней марта; этот скромный подарок предназначался людям, которые полгода не видели газет.
Все было готово к отплытию. На палубу «Сталинграда» поднимали голубую летающую лодку пилота Александра Святогорова.
У причала стоял незнакомец — немолодой, среднего роста, в морской фуражке. Засунув руки в карманы черной шинели с серебряными пуговицами, он резко говорил что-то капитану порта. Его лицо временами багровело, как у людей, страдающих удушьем; маленькие колючие глаза недоверчиво щурились, голос звучал хрипло и отрывисто.
— «Старик»? — неуверенно спросил я старпома, облокотившегося на поручни.
— Сумасброд! — шепнул старпом. — У него на неделе не семь, а четырнадцать пятниц…
Словно почувствовав, что говорят о нем, «старик» повернулся в нашу сторону и, кольнув меня недоброжелательным взглядом, прокричал старпому:
— Чего прохлаждаетесь? Живо готовить машину!
— Все готово, капитан.
— А разве я приказывал? — ворчливо, но все же спокойнее сказал капитан и стал подыматься по сходням.
Я поспешил к нему:
— Разрешите представиться, товарищ капитан: специальный корреспондент…
— Слышал, слышал, — перебил он, подняв припухшие веки. — А вы не думаете, что попадете к шапочному разбору? Наше дело — возить грузы и пассажиров, а куда и когда — начальство скажет. Прикажут — я не то что в бухту Провидения, а и к мысу Горн, либо в Баффинов залив пойду… Мне- то безразлично, кто первым на Чукотку придет — «Сталинград» или «Смоленск». Ну, а вы, товарищ корреспондент, что будете делать, если придем мы в бухту Провидения, а там пусто, все челюскинцы уплыли?..