— Вижу! Ясно вижу! — загремел парфеновский бас.
Действительно, в серых полотнищах тумана появился силуэт
«Красина». С необычайной легкостью, казалось, без особых усилий, могучий стальной утюг крушил белые поля и, оставляя позади двадцатиметровый канал, шел к нам. Под его напором с гулом рушились стеснившие нас ледяные тиски. Ледокол описал правильный овал в непосредственной близости от «Сталинграда», и вокруг корабля заплясали разбитые льдины… Мы свободны!
Суда встали борт о борт. Перекинуты трапы. По сходням навстречу друг другу бросаются две группы советских людей. Обнимаю Бориса Изакова, Мишу Розенфельда, талантливого журналиста и рассказчика, бессменного спецкора «Комсомольской правды», участника многих знаменитых экспедиций.
Мгновением показались два часа. «Красин» уходит на север, «Сталинград» следует в кильватере. Льды, разбитые мощным лидером, уступают нам дорогу. Над Беринговым морем спускается вечерний туман. Перекликаясь протяжными гудками, корабли держат курс на бухту Провидения. Близится ночь, первая за весь месяц ночь свободного плавания «Сталинграда»…
Вскоре мы вышли на чистую воду. «Красин», опередив нас, исчез за горизонтом.
В последнюю ночь я зашел попрощаться с радистами. Мы говорим друг другу теплые слова, которые принято произносить при расставании, и записываем адреса, хотя никто не знает, понадобятся ли они… Это прощание в радиорубке «Сталинграда» ожило в моей памяти три года спустя в Москве, в День печати, когда я неожиданно получил две поздравительные радиограммы: одну прислал Литвинов с борта гидрографического судна «Торос», из Арктики; другая — от Бориса Попова — была отправлена с пловучего дока, шедшего Индийским океаном из Одессы во Владивосток…
Напоследок «Сталинграду» снова не повезло: навис непроницаемый туман. Судно продвигалось самым малым ходом. Отрывистые гудки ежеминутно неслись над морем, и вахтенные чутко прислушивались к отголоскам: эхо могло предупредить об опасном соседстве береговых скал Чукотки.
Всю ночь мы бродили у южных берегов полуострова. Ветер с Аляски гнал крутую волну.
Утро следующего дня я встречал на пороге Берингова пролива, у цели моего путешествия. Океан утих. И словно набравшись новой силы, протяжно завыл гудок «Сталинграда». «Угу-у-у», — отзывались невидимые еще горы Чукотки. На мостике трижды простучала ручка машинного телеграфа: «Полный вперед!»
Первые утренние лучи упали на море и развеяли вуаль тумана. Ветер погнал серую муть на юг, обнажая крутые берега и островерхие гряды скал, обильно посыпанных сверкающим снегом. Ничто не оживляло мертвого пейзажа побережья; никаких признаков человека, ни одного деревца!..
«Сталинград» медленно вошел в просторную бухту, сплошь покрытую льдом; лишь вдоль берега тянулась широкая полоса канала, пробитого «Красиным».
На береговых скалах лежала печать мрачной суровости: черные, с зеленовато-бурыми пятнами, камни и мох, кое-где тронутый снежной пудрой; береговые террасы, выщербленные вековыми прибоями, — такой запомнилась мне бухта Провидения в первом путешествии к Берингову проливу.
Корабль приближался к берегу.
— Дым!.. «Красин», «Красин»!
— Смотрите, «Смоленск»!..
— Какие-то домики?..
— Не домики, а шалаши!
— Да это чукотские яранги!
Оживление у нас нарастало: сейчас мы встретимся с Героями-летчиками, с челюскинцами!
На палубе «Смоленска» — ни души. Опустевшим кажется и «Красин». Виднеются лишь маленькие фигурки, направляющиеся по льду к поселку. Впрочем, можно ли назвать поселком четыре-пять круглых яранг, напоминающих ярмарочную карусель?
От яранг отделились два продолговатых пятна. Они быстро приближались к кораблям. Донесся протяжный вой и гортанные восклицания. По льду мчались собачьи упряжки. Управляли ими люди в меховых балахонах. Чукчи остановили разгоряченных псов в двух десятках метров от «Сталинграда». Каюры приветливо улыбались, обнажая белые зубы. Наверное никогда еще им не приходилось видеть такую грандиозную флотилию: три корабля сразу! Стоявший чуть впереди чукча покрутил головой и издал возглас удивления: «Ка-ку-мэ!» Другой прищелкнул языком, словно хотел сказать: «Бывает же такое!».
На мостике появился «старик», хмурый и небритый; хриплым голосом он приказал спустить трап и завести ледовый якорь.
Чукчи, вдоволь насмотревшись, вскочили на нарты и помчались обратно.
XIV
На палубу «Смоленска» вели шаткие сходни. Из кубриков и кают доносился шум голосов, взрывы дружного хохота, обрывки музыки.