Чукчанка неплохо говорила по-русски, но в ее голосе часто слышались гортанные звуки.
— Зовите меня Верой, фамилию мою трудно произносить, — предложила она.
— Вера так Вера! — согласился мой друг и объявило своем намерении написать о ней «в самой большой молодежной газете». — Теперь, ленинградская студентка, рассказывайте: откуда вы, где учились, о чем мечтаете, не боитесь ли большого города?..
— Боюсь? — усмехнулась девушка. — А чего бояться? Мне семнадцатый год! Я буду учиться в институте, а потом вернусь к своим… Ой, как много у нас надо сделать! Учить грамоте. Строить хорошие стойбища. Лечить больных… Конечно, я не одна, нас с каждым годом будет все больше…
Вера была дочерью берегового чукчи-охотника из стойбища неподалеку от Уэллена — «один переход упряжки». В семье — шестеро детей. Отец прихварывает, и основные работники — двое старших братьев; но они собираются жениться, и тогда семья останется без кормильцев. Это тревожило Веру.
В школу она начала ходить, когда в Уэллен приехал новый педагог из Хабаровска. Училась четыре зимы. Последний год учитель готовил девушку к поступлению в институт.
Вера едет на Большую Землю, полная надежд. Правда, жизнь в Ленинграде рисуется ей смутно, но одиночества Вера не опасается; прошлой весной четверо парней и девушек с Чукотки поехали в Ленинград, в институт. Когда учитель описывал Вере большие города, это казалось ей сказкой, а теперь она своими глазами увидит огромные дома, людские толпы, чудесные машины!..
Узнав о намерениях Веры, старуха-мать восстала: «Не
пущу!» — и долго не сдавалась на доводы учителя о том, как много полезного сможет сделать для своего народа девушка с образованием. Старая чукчанка недоверчиво качала головой. Быть может, она вспомнила свои девичьи годы, когда ее сородичи мало доброго видели от пришельцев с Большой Земли. Правда, теперь времена другие, и новые люди, прибывающие морем или спускающиеся с неба на ревущих машинах, обращаются с ее народом как равные. Но все же… Старая женщина видела перемены, но понять их не могла. С детства ее приучали остерегаться высокомерных, хитрых и жадных незнакомцев с юга. И вот приезжают такие же белокожие люди, помогают чукчам, открывают яранги-фактории, щедро и честно платят за меха, оленину, рыбу, за все, что берут. Потом люди с Большой Земли ставят большую ярангу для больных; кто захворает, того одевают в белое, кладут на чистую постель, лечат и кормят, пока он не сможет снова работать. Открыли ярангу и для маленьких; хороший русский человек дает детям книги с картинками, учит говорить на языке Большой Земли… Теперь никто не посмеет ударить чукчу, отнять у него пушнину, оленей, моржовый клык. Богачи, которым прежде все повиновались, должны сами добывать зверя, ловить рыбу. Так сказал новый закон — Советский Закон!..
Не только старая чукчанка, но и сама Вера еще далеко не все понимала в том процессе становления нового, который развертывался на Чукотке. Свое отношение к происходящим переменам девушка выражала простодушно и наивно: «Прежнее — плохо, нынешнее — хорошо!» Иногда у нее не хватало русских слов, и тогда на помощь Вере приходил Андрей Небольсин, один из ее спутников, офицер-пограничник; он прожил в этом крае несколько лет и хорошо изучил чукотский язык. Миша на ходу делал заметки в походной тетради.
— Продолжай беседовать с Верой, а я займусь Небольсиным, — сказал я товарищу.
В кают-компании «Смоленска» шумно приветствовали новых пассажиров. Женщины с «Челюскина» взяли Веру на свое попечение и повели ее к себе.
— Дайте нам договорить! — взмолился Миша. — Она не успела еще все рассказать…
— До концерта успеете, — заявила метеоролог Ольга Николаевна Комова. — Девушке надо поесть и отдохнуть.
— Концерт? — переспросила Вера. — Это театр? К нам приезжали артисты из Петропавловска. Они делали… Как это называется?.. Представление!
— Буду ждать в кают-компании! — крикнул Миша вслед девушке и, взмахнув тетрадью, побежал в носовой твиндек, где мы обосновались. Это мрачное помещение уже успели окрестить «люкс на носу» и «салон у бушприта». Впрочем, твиндечные обитатели и не претендовали на комфорт; население «Смоленска» быстро росло и приближалось к двумстам.
До самых сумерек, пока судовой колокол не начал созывать на концерт, мы с Небольсиным просидели у него в каюте. Мой собеседник оказался на редкость скромным. «Что интересного могу я сообщить? Вы и без меня, наверное, все знаете… Будь я специалист, скажем, этнограф либо экономист, — другое дело…» Но постепенно он стал словоохотливее. Память Небольсина на чукотские имена и названия была поразительная, а произносил он их с такой легкостью, будто с детства говорил на этом языке. Под конец пограничник так увлекся своим рассказом, что я едва успевал записывать…