Обратный путь в Ванкарем был нелегок; мы попали в злющую пургу. Мороз — больше сорока градусов, итти против ветра невозможно. Собаки то и дело останавливались, лапами продирали залепленные снегом глаза. Не один я — даже бывалые чукчи промерзли до костей. В Ванкареме меня ждали новые заботы: надо было послать нарты за бензином и плавником, перевезти мясо. Собачьи упряжки поработали на славу. Наши песики притащили на нартах в Ванкарем даже тридцатипудовый мотор с мыса Северного. Такого тяжелого груза чукотские упряжки никогда еще не перевозили.
Я попросил офицера описать быт и нравы чукчей.
— О чукотском гостеприимстве вы, конечно, слыхали, — сказал Небольсин. — В своих поездках мне доводилось останавливаться у разных людей. Как бы ни был беден чукча, он пригласит вас к своему очагу и угостит всем, что у него есть; никто не откажет путнику в приюте и пище. А сам чукча никогда не забудет оказанную ему услугу. Как-то на пути с мыса Шмидта в Ванкарем упряжка моего знакомого Келегуэ попала в пургу. Собак сбивало с ног, они теряли силы. Ночью в полусотне километров от Ванкарема три собаки замерзли, остальные едва доплелись к стойбищу. Я сидел у себя. Вдруг входит Келегуэ, совсем закоченевший. Я протянул ему дымящуюся папиросу, а он не берет; вид у него больной. Налил я ему крепкого чая. Келегуэ жадно выпил несколько стаканов и вдруг заговорил дрожащим голосом: «Если бы не ты, пропал бы я сегодня, как мои три собаки… На мне были твои меховые брюки, и я не замерз!» Меня очень тронуло это проявление благодарности. Я знаю, что теперь Келегуэ — один из моих вернейших друзей.
— А как население отнеслось к летчикам и челюскинцам?
— Когда в поселках ждали прибытия людей со льдины, между хозяйками-чукчанками возникло соперничество: у кого в яранге будет чище и приятнее? В Ванкареме на берегу, под открытым небом, постоянно топилась водомаслогрейка для самолетов; этим хозяйством ведал комсомолец Тынаэргин, в прошлом — кочевник-батрак. Года два назад он пришел из тундры на побережье, и заведующий факторией отправил умного парня в Анадырь. Там Тынаэргин учился в школе и вступил в комсомол. Он влюблен в авиацию, его мечта — научиться летать. Я не собираюсь прослыть пророком, но этот чукча будет пилотом! Вы не видели Тынаэргина? Он прилетел со мной из Уэллена. Каманин берет его в Приморье, в свою авиационную часть.
Как и Тынаэргин, все его сородичи в восторге от наших летчиков. Чукчи дали им прозвища: Молоков у них — Ымпенахен, «старик»; Каманин — Аачек, то есть «молодой человек». Многие парни говорили мне, что хотят стать мотористами. Вообще чукчи проявляют большую склонность к технике, большинство научились отлично ремонтировать моторы вельботов. Однажды в пору охоты на морского зверя во льдах сломался винт вельбота; чукчи выточили винт из моржовой кости, поставили его вместо стального и возобновили плавание. В стойбищах вы можете теперь увидеть у ребят новые игрушки из кости: самолеты с вращающимся пропеллером…
На палубе «Смоленска» призывно зазвонил колокол. Не хотелось мне прерывать беседу с Небольсиным, но нельзя было лишать его удовольствия послушать концерт. По пути в кают- компанию офицер закончил свой рассказ:
— Самоотверженный труд чукотского населения уже отмечен правительством. В Ванкареме будет построена школа. Лучшие промысловые артели получают моторные шхуны, вельботы, винтовки. Пятнадцать человек премированы ружьями, биноклями, строительными материалами. Среди премированных — девятнадцатилетняя комсомолка Гинуакай, член сельского Совета. Она организовала артель для починки одежды челюскинцев. Да, вот еще что: если будете писать о чукотских делах, не обойдите собачий транспорт. Перевозками на побережье было занято около тысячи собак. Лучшие упряжки с мыса Сердце-Камень, из селения Тунытлин и из Уэллена пробежали по десять-пятнадцать тысяч километров. Разумеется, такая напряженная работа отразилась на собаках, и нам пришлось даже отложить традиционные первомайские соревнования упряжек… Ну, всего не перескажешь!..