— Что там у вас?
— Примите материалы для Москвы, — кричу в ответ, размахивая пакетом.
— Подходи с подветренной стороны!
Катер медленно огибает «летающую лодку».
— Товарищ Изаков! Борис Романович! — зову я, но в ответ слышу рев штурмана:
— Черти полосатые, отсек продырявите!.. Упирайтесь руками!
Три пары рук, протянутых к отсеку, ослабляют опасные толчки. Слышится спокойный голос Изакова:
— Передайте, пожалуйста, пакет.
Завидное хладнокровие!
Из люка появляется рука, потом меховая шапка и верхняя часть лица. Тянусь к отсеку, чернобородый придерживает меня за пояс пальто. Борис Романович берет пакет.
— Привет Москве!
Ух, гора свалилась с плеч…
— В сторону, в сторону!..
«Летающая лодка» стартует, подняв за собою водяную завесу. Голубой гидроплан скрывается за сопками.
В Хабаровске Изаков пересядет на сухопутную машину. Специальные самолеты ожидают его на всей трассе, вплоть до Арзамаса. Через несколько суток мой товарищ войдет в кабинет главного редактора и положит на стол челюскинские пакеты. Пройдет еще ночь, и миллионы людей будут читать очерки полярников о северной эпопее, рассматривать редкие фотографии, снятые в ледовом лагере Чукотского моря.
— Доставили тебя, однако, — сказал бородач, когда нос катера заскрипел на прибрежной гальке.
— Как только отблагодарить вас?! Без катера пропало бы мое дело!
— Не требуется ничего. А на добром слове — спасибо.
Я не решался предложить этим людям деньги, но хотелось чем-то выразить им признательность. Я вынул красивый деревянный портсигар работы вятских кустарей.
— Вы курящие?
— Я не занимаюсь, а этому еще рано, — оказал человек в плаще, указывая на подростка. — Вон Фрол дым пускает.
На широком лице Фрола расплылась улыбка:
— Курим.
Я протянул ему портсигар:
— Будете вспоминать, как за самолетом гонялись…
XIX
Снова — в Тихом океане. Последний морской переход. На рассвете «Смоленск» войдет в пролив Лаперуза. Весь день справа по курсу тянулась цепочка Курильских островов — исконная русская земля, захваченная японцами.
Кают-компания опять обрела знакомый вид: неумолчно стучат костяшки домино; Ляпидевский под собственный аккомпанемент напевает баском: «В гавани, в далекой гавани»; внезапно появляется и тотчас исчезает Сигизмунд Леваневский, по-прежнему одинокий и задумчивый; порою заглядывает Каманин и укоризненно окидывает взглядом сборище, словно говоря: «Не делом, товарищи, занимаетесь, не делом!»; перед сном, на руках у матери, кают-компанию навещает самый юный пассажир — Карина Васильева; заходит Бабушкин, иногда с «дочкой» Верой; ероша волосы, страдает за рукописью Водопьянов, а друзья, имея в виду размеры водопьяновского свитка, участливо расспрашивают: «На каком километре держишь?..»
Обычно после ужина Маврикий Слепнев, «аляскинский гость», собирает общество, рассказывая забавные и трагические эпизоды своей богатой приключениями летной жизни. Случайно открылись его незаурядные литературные способности. Было это так. Я получил радиограмму из редакции: собрать рассказы всех семерых Героев Советского Союза — тысячу строк, на полную газетную страницу — и передать их телеграфом из Владивостока; темы рассказов — по выбору авторов. Я попросил Слепнева уделить время для беседы. «Не надо, — возразил летчик. — Сам напишу». Оказывается, с такой же просьбой к нему обратились корреспондент «Известий» Борис Громов и, разумеется, вездесущий Миша. Под вечер, как только Слепнев появился в кают-компании, все три корреспондента одновременно напомнили летчику о его обещании.
— Согласно утверждению лентяев, «никогда не делай сегодня того, что ты можешь сделать завтра», — следовало бы отложить литературные занятия на сутки, — пошутил Слепнев. — Но я не хочу прослыть бездельником и начну писать сегодня. Возражений нет? Принято единогласно.
Он ушел в каюту и вернулся с портативной машинкой и стопкой бумаги.
— Вы, друзья, представляете три газеты, — сказал Слепнев. — Значит, за мной три оригинальных статьи. Итак, мы начинаем!..
Он писал, почти не отрываясь; из-под валика машинки одна за другой вылетали страницы. Временами летчик задумывался, решительно рвал лист или перечеркивал карандашом написанное и принимался за новый вариант.
После полуночи Слепнев вытащил из каретки последний лист. Он писал больше пяти часов.
— Готово! Три очерка, строк по двести. «Траурный флаг на борту» — о поисках американских пилотов Эйельсона и Борланда» — для «Известий». «Прыжок над Беринг-стримом» — моему другу Мише, в «Комсомолку». «К людям на льдине» — тема, надеюсь, понятна без комментариев — для «Правды».