Самолет сделал посадку, мотор стих. Подвезли на салазках бидоны с горючим. Механик прикрепил к фюзеляжу флаг с серпом и молотом.
Рано утром «Флейстер», будя жителей Теллора ревом мотора, снова взял курс к людям на льдине.
Но и на этот раз мыс Дежнева утопал в тумане. Где-то внизу лежал Уэллен. Показался скалистый мыс Сердце-Камень. Нырнув в окно с высоты четырех тысяч метров, я под туманом повернул к Уэллену.
На снежном поле аэродрома я увидел толпу. Сделав несколько кругов, я сел и подрулил к товарищам.
Я находился на родной земле, механик Левари — за границей. Еще один этап, и я — в лагере!..»
Собирая листы и не глядя на слушателей, Слепнев с несвойственным ему замешательством сказал:
— Все! Приемлемо или… в корзину? Хорошо! Вот так очеркист! Прочти еще!
На другой вечер, когда весть об очерках Слепнева облетела пароход, в кают-компанию трудно было пробиться. Мы услышали новые эпизоды летной жизни «командора из Сиберии». Вернувшись в Москву, Маврикий Трофимович стал желанным гостем в редакциях.
XX
Лунные блики играли на поверхности моря, поблескивая серебром. Словно хмурые тучи, темнели горы Курильской гряды. Наш путь лежал между ее южной границей и северной оконечностью Сахалина. Ветер крепчал, завывая в антеннах. «Смоленск» шел наперерез крутым волнам, и мириады брызг рассыпались по палубе.
— Хорошо в такую погоду в теплой комнате, за чашкой крепкого чая, — мечтательно протянул кто-то из постоянных обитателей кают-компании.
— Третий час, пора по койкам, — заметил Саша Святогоров, поднимаясь из-за стола.
Он с усилием приоткрыл дверь, но тотчас отступил, не устояв перед напором ветра.
— Чего доброго, собьет с ног!
Я нажал плечом на дверь, и мы протиснулись на скользкую палубу. Носовой фонарик нырнул в непроницаемую мглу, а кормовой в то же мгновение взлетел выше Полярной звезды. Тело Святогорова приняло положение дискобола, приготовившегося бросить снаряд. Я почувствовал, что теряю точку опоры…
— Держись! — крикнул Саша, обхватив мою поясницу.
Взявшись за руки, мы пробирались к своему твиндеку. Все вокруг издавало разнотонные и тревожные звуки; гремела якорная цепь, завывала антенна, хлопала доска, оторвавшаяся от самолетного ящика, беспокойно гудели тугие канаты, едва удерживая бочки, готовые пуститься в пляс.
На ступеньках люка хлюпала вода. Лампочка над лестницей погасла. Прижимаясь к сырой стенке и нащупывая нетвердыми ногами ступени, мы спустились в твиндек.
Все спали. Возле деревянной урны для окурков, в которую можно было посадить среднего размера пальму, на тусклом световом кругу резвились крысы. Завидев людей, они шмыгнули в темный угол.
Не раздеваясь, мы повалились на койки. Темная волна подхватила меня на гребень и бросила в глубокий сон…
Знакомые голоса переговаривались:
— Лаперузов прошли?
— Прошли.
— В Охотском?
— Ага… Крепко подкидывает! Сколько времени?
— Шестой…
В круглые глазницы иллюминаторов вливался желтоватый утренний свет. Солнечные лучи согревали мрачный треугольник твиндека.
Миновала последняя ночь в море. Большой пароход раскачивался, как детская люлька. По стеклам иллюминаторов ползли крупные капли, палубу словно окатили из шланга. Осунувшиеся и пожелтевшие пассажиры выбирались из кают и отсеков. Завывала сирена. Густые протяжные сигналы сменялись частыми и отрывистыми, напоминающими ворчание потревоженного зверя. В порозовевшем тумане мелькнула шхуна. «Смоленск» малым ходом приближался к Владивостоку.
Показался остров Русский. Засновали рыбачьи суда, моторные лодки, буксиры. Метрах в десяти пронесся парусник, и рыбак в темном дождевике прокричал в рупор: «Привет героям!» Из бухты Золотой Рог взлетел гидроплан. Пилот снизился почти до верхушек мачт и на крутом вираже выбросил какие-то пакетики. Воздушные гостинцы мягко падают на палубу. Это — цветы, благоухающие букеты ландыша и сирени. Летчик кидает пачку листовок, разлетающихся белокрылыми птицами. Навстречу идет военный корабль. Морские силы Тихого океана приветствуют победителей Арктики. Кажется, будто вдоль палубы протянуты белоснежные паруса; это стройные шеренги краснофлотцев в летней форме. Вдруг на горизонте появляются три странных облачка: задрав носовую часть, мчатся торпедные катера. С нарастающим гулом приближается воздушная эскадрилья. Из бухты движется несчетное число судов во главе с ледоколом «Добрыня Никитич». Встреченный стоголосым хором гудков, «Смоленск» входит в порт.