Чкалов знал, что я во сне и наяву вижу совместное возвращение на борту «Сталинского маршрута». Валерия Павловича не смущало, что самолет рассчитан только на трех человек. — «Понадобится, посажу хоть шестерых — машина поднимет», — говорил он. Но взять пассажира прямо с острова он не мог: чтобы взлететь с ограниченной по размеру площадки, машину надо было разгрузить до предела.
— Вот что: дуй в Хабаровск и жди нас, дальше полетим вместе, — предложил Чкалов.
Два часа непрерывной качки на торпедном катере по водам Охотского моря и Амура, четыре часа в кабине рейсового гидросамолета, — и я снова в Хабаровске. На другой день прилетел «АНТ-25».
IV
Настал час старта на запад, в Москву. А что, если Валерий Павлович раздумает? Вдруг в последнюю минуту я получу «отставку»? Но нет: на аэродроме, окруженный толпой провожающих, он замечает меня и укоризненно качает головой:
— Еще не в машине? Скорей занимай место в глубине кабины, будешь за второго пилота…
«Четвертый член экипажа», как назвал корреспондента Байдуков, не ждет вторичного приглашения и быстро взбирается по стремянке.
— Чем я могу быть полезен? — спрашиваю у Байдукова. — Что делать в полете?
Георгий Филиппович отмахивается:
— Вот не было печали! Занятие ему выдумывай!..
— Примечай всё, записывай, — говорит Беляков.
Чкалов вскочил на складной стул, высунулся из кабины:
— Спасибо, дорогие наши дальневосточники! Спасибо за дружбу, за помощь, за любовь!
— Привет товарищу Сталину!.. Иосифу Виссарионовичу — привет от дальневосточников! — проносится над аэродромом.
Взревел мотор. Валерий Павлович оглядел кабину: «Пошли!»
Блеснули трубы оркестров, побежали мимо фигуры провожающих, странно накренились аэродромные здания; темноголубая извилина Амура капризно устремилась в высь. «АНТ-25» на крутом вираже обходил город. Машина трижды качнулась с крыла на крыло. Отдав традиционное приветствие Хабаровску, Чкалов снова обвел взглядом кабину, кивнул русой головой. Самолет лег на курс и набирал высоту.
Я раскрыл тетрадь и сделал первую запись в «Дневнике перелета»:
«Хабаровск — Чита. Идем под облаками. Высота тысяча метров. Передо мной — приборная доска второго пилота. Равномерно подымается стрелка альтиметра. Куда ни глянь, сплошное море облаков… Набираем вторую тысячу метров…»
Путь до столицы Чкалов поделил на четыре беспосадочных этапа. Сегодня мы должны быть в Чите, завтра — в Красноярске, послезавтра — в Омске; оттуда — пятнадцать часов полета до Москвы, самый длинный этап.
Погода резко изменилась: солнце исчезло, все вокруг помрачнело, машину поглотил туман. Но не будет же он тянуться вечно! Из Читы передали: «Ясно, полная видимость». Перед стартом Беляков коротко рассказал мне о маршруте:
— В случае облачности надо будет пробиваться к солнцу. По пути — высокие сопки, отроги Хинганского хребта, и слепой полет на небольшой высоте опасен.
— А почему нельзя итти над железной дорогой?
— Вы ведь проезжали через сибирские туннели, летали над ними… Представьте: идем мы по железке, вдруг накрывает туман, а впереди — невидимый туннель. Мы не успеем набрать нужной высоты, чтобы перескочить через гору…
Действительно, туман поджидал нас сразу за Хабаровском. Продолжаю свои записи:
«Время Белякова уплотнено. Штурман делает отметки в бортовом журнале, что-то подсчитывает, налаживает передатчик… Теперь он взял маршрутную карту, поглядывает через окошечко, ищет просветы в облаках… В трех тысячах метров от земли становится не на шутку холодно. На аэродроме мы обливались потом. Прошло полчаса, и я уже дрожу. На мне — летний костюм, прорезиненный плащ, туфли — как раз для утренней прогулки по южному городу. Поневоле завидуешь летчикам в их свитерах, теплых комбинезонах, сапогах. Вздыхаю, и изо рта вылетают клубы пара. Термометр показывает минус двенадцать…»