Сжавшись в кресле, я печально наблюдал за альтиметром. Долго ли продлится погоня за солнцем?.. Кто-то потянул меня за плащ. Это — Беляков. Он показал на рюкзак, висевший подле меня, и написал на клочке бумаги: «Выньте теплые носки». Я хочу подняться, но не хватает сил: тело словно удесятерилось в весе; поднимаю руку до уровня плеча и не могу удержать… Что со мной? Взгляд падает на альтиметр: пять тысяч метров. Точно стальные, обручи обхватили лоб и грудь, сжимаясь медленно и беспощадно. «Кислородное голодание!» — мелькает мысль. Я слышал о нем от летчиков и авиационных врачей, но не думал, что пребывание на большой высоте связано с такими мучительными ощущениями. Однако надо держаться, не киснуть, не проявлять своей слабости. Пробую дышать реже. Худо, худо!.. Пять тысяч пятьсот…
Покосился на Белякова и не узнал: штурман надел маску и через трубочку вдыхает живительный кислород. Мне бы хоть чуточку! Со сжавшимся сердцем вспоминаю: на самолете кислородные приборы только для троих, а я — четвертый, случайный, определенно лишний… Нет, только не последнее! «Лишнего» экипаж оставит на первом же аэродроме: тогда вместо «собственного корреспондента» на борту «Сталинского маршрута» я стану пассажиром медленно плетущегося экспресса… Держаться до конца, не выдавать своих переживаний! Мне кажется, что воздух с чудовищной силой давит со всех сторон на тело. Шум, заунывный гул, какой-то непонятный звон в ушах… Отчего так сильно дрожат ноги?
Байдуков наклоняется к командиру, что-то говорит, поглядывая в мою сторону. Оба они еще не пользуются кислородом: длительная тренировка выручает летчиков. О чем они совещаются? Может быть, Байдуков хочет отдать мне свой кислородный прибор?
Глубокая апатия овладевает мною. Забыть всё, уснуть… Чкалов поворачивает голову, смотрит на меня насупившись, складка между бровей углубилась. Я пытаюсь выдавить подобие улыбки, но вижу испуг на лице Байдукова. Он тормошит Чкалова, опять показывает на меня. Впрочем, теперь мне все безразлично. Мутнеющим взором смотрю исподлобья в окошечко: самолет на мгновение выскочил из облаков, но тут же снова погрузился в серую мглу. На альтиметре: шесть тысяч метров. Байдуков медленно и осторожно пробирается ко мне. Зачем?..
Впоследствии я узнал, как пристально наблюдал он за моим поведением; в «Записках пилота» Байдукова я прочел короткий рассказ «Спецкор без кислорода»:
«Дыхание становилось все более глубоким и трудным. Я вспомнил, что кто-то из нас четверых не имеет права на кислород…
— Валерий, — сказал я Чкалову, — не набирай больше высоты… Боюсь, как бы товарищ, притихший на заднем сиденье, не остался при пиковом интересе…»
Чкалов согласился. Тотчас после этих слов, которых я, разумеется, не мог услышать, мотор утих, стрелка альтиметра пришла в движение, и самолет устремился вниз. Я ничего не понимал, но и не старался понять. Дыхания, свободного дыхания!..
В разрыве облаков показались зеленые склоны сопок. Заметно потеплело. Беляков снял кислородную маску. Байдуков строил веселые гримасы и подмигивал мне, но Чкалов был серьезен. На горизонте блеснула знакомая полоска Амура. Мы опять оказались в Хабаровске.
— Почему вернулись? — спросил я, когда мы под проливным дождем выбрались из кабины.
— Почему, почему? — передразнил Чкалов. — Из-за тебя, милый, ну тебя к чорту! Ведь ты без кислорода мог скапутиться там, наверху…
Он говорил грубовато и с досадой, но в его голосе не было и нотки зла, раздражения, желания обидеть. А через несколько секунд этот человек с большим сердцем, вмещавшим и мужество и доброту, уже шутил:
— И как это мы забыли, что корреспондентам тоже нужен кислород!
Я неуверенно доказывал, что не следовало из-за меня возвращаться: конечно, без кислорода трудно, но терпеть можно…
Свой рассказ «Спецкор без кислорода» Георгий Филиппович закончил так:
«Мы догадывались: он боится, что мы его «отставим»; боится возвращаться в Москву поездом и потерять удобный случай поработать как следует для своей газеты. Но мы были слишком хорошо знакомы с журналистом и не хотели его обижать. Решили выждать еще день и итти на такой высоте, когда четвертому члену нашего экипажа хватало бы вдоволь свежего воздуха в тесной кабине самолета…»
На другое утро «АНТ-25» снова стартовал на запад. Предательские облака развеяло, горы были открыты. Одиннадцать часов полета, и мы опустились на читинском аэродроме. Следующий вечер застал нас на берегу Енисея, в Красноярске. Отсюда путь «АНТ-25» пролегал над безлесными равнинами Западной Сибири.