Чкалов заговорил о своих планах перелета через Северный полюс. Сталин сказал, что к этому полету надо основательно подготовиться: как следует изучить метеорологические условия центрального Полярного бассейна, увеличить число метеорологических станций. С таким делом нельзя рисковать, надо действовать наверняка, без «авось».
Летчики жили уверенностью, что получат разрешение на трансполярный перелет, и продолжали готовиться; инженеры во главе с конструктором А. Н. Туполевым совершенствовали «АНТ-25». Миновала осень, шла к концу зима, и тут произошло событие, которое укрепило надежды Чкалова.
В пасмурный мартовский день 1937 года из Москвы вылетела на север советская воздушная экспедиция. Флагманскую машину «СССР Н-170» вели Водопьянов и Бабушкин; арктические летчики Молоков, Алексеев и Мазурук пилотировали три других воздушных корабля. Экспедиция, возглавляемая О. Ю. Шмидтом, прибыла на остров Рудольфа — самый северный в архипелаге Франца-Иосифа, на восемьдесят второй параллели. В девятистах километрах от Северного полюса была оборудована база и аэродром на ледовом куполе. Экспедиция ждала хорошей погоды, чтобы совершить прыжок с острова Рудольфа на лед в центре Полярного бассейна.
Двадцать первого мая «СССР Н-170», стартовав с острова Рудольфа, спустя шесть часов достиг Северного полюса. Четырехмоторный самолет сел на ледяное поле. Тринадцать человек — летчики и полярники — выскочили из кабины. Они стояли на «вершине мира». Папанину, Ширшову, Федорову и Кренкелю предстояло провести несколько месяцев на пловучей льдине, где обосновалась станция «Северный полюс».
Первые же наблюдения показали, что льдина дрейфует со скоростью полмили в час; за два дня ее увлекло за двадцать пять миль на юг. Полярники установили радиосвязь и передавали в Москву результаты научных наблюдений. Между Землей Франца-Иосифа и американским побережьем появился важный метеорологический пункт. Отсюда четыре раза в сутки поступали сводки о состоянии погоды в центре Полярного бассейна.
В эти весенние месяцы мне довелось летать с Чкаловым, Байдуковым и Беляковым порознь. Серию «воздушных прогулок» открыл Георгий Филиппович, не прекращавший испытательской работы; в то время он испытывал скоростные бомбардировщики, выпускаемые столичным авиационным заводом.
Мы взлетели с заводского аэродрома. В задней кабине сидел военный инженер, в носовую поместили меня. С двумя парашютами, в широком меховом комбинезоне я едва протиснулся через нижний люк кабины. Байдуков переговаривался со спутниками по внутреннему телефону.
Поднялись до четырех тысяч метров. На горизонтали Байдуков дал полные обороты моторам и, весело крикнув — «держись!», перевел самолет в пике. Машина молниеносно пронеслась тысячу метров, выравнялась, вошла в правый боевой разворот, потом в левый, опять спикировала, и снова началось: рывок вперед, прыжок вправо, влево, носом вниз… Не знаю, видел ли летчик-испытатель землю так отчетливо, как я сквозь стекла штурманской кабины. Земля неслась на меня с сумасшедшей скоростью. По закону притяжения тело мое должно было вывалиться из кресла и упасть в переднее углубление кабины, но я держался в кресле, чувствуя, как могучая сила прижимает меня к спинке. Не успев в полной мере вкусить «прелесть» новых ощущений, я услышал насмешливый голос Байдукова: «Жив? Идем на посадку…»
Полет занял лишь пятьдесят минут, но дал достаточно впечатлений для корреспонденции «Испытание бомбардировщика»; кстати сказать, летчикам и инженерам я откровенно признавался, что ее можно было с успехом озаглавить «Пятьдесят страшных минут…»
Спустя неделю мне удалось полетать с Валерием Павловичем. Народный комиссариат тяжелой промышленности подарил Чкалову комфортабельный двухместный самолет. Летчик вел легкую, окрашенную в нежный кремовый цвет машину над каналом имени Москвы. Лишь несколько дней назад новая водная артерия впервые соединила столицу с Волгой. У Химок раскрылась чарующая панорама: строгие линии берегов канала, искусственные озера — водохранилища, бетонные громады шлюзов… На иных шлюзах еще не были убраны леса, там работали строители. Чкалов резко снижался, на крутом вираже дружески махал им рукой; с земли в ответ подкидывали шапки.
Горизонт потемнел: «Московское море»! По огромному водному зеркалу сновали лодки и моторные катеры. «Пойдем вверх по Волге», — написал мне Чкалов. Но нелегко было отыскать волжское русло в этом «море», разлившемся до горизонта, затопившем леса и луга, образовавшем островки и мысы. Повернули к Москве. Чкалов вел самолет над самым каналом, едва не касаясь колесами воды. «Красавец — канал!» — первое, что сказал Валерий Павлович, выходя из машины на аэродроме. Распростившись с ним, я заторопился в редакцию: там ожидали корреспонденции «Воздушная прогулка над каналом».